Красная лошадь на зеленых холмах

Он зашел в женское общежитие, попросил вахтершу:

— Позовите, пожалуйста, из девятьсот одиннадцатой Таню Иванову.

Вахтерша была уже навеселе, подмигнула:

— Таню? Да ты иди сам, а я как будто тебя не видела. Сегодня до двух часов ночи можно…

Алмаз насупился:

— Нет, я не пойду. Вы позовите. Дело есть.

С удивлением уставившись на странного молодого человека, вахтерша зашла в лифт и, продолжая глядеть на него через стекло лифта и сетку шахты, уплыла вверх. Вернулась одна, сказала, разворачивая и жуя конфету:

— Сейчас, приедет. А шел бы туда, там праздник, и парней мало.

Таня вышла из лифта, недоумевая, кто бы это мог прийти к ней, и вот увидела его, бледного, осунувшегося. Он стоял весь в мокром снегу, опустив глаза.

— Что случилось? — испуганно метнулась Таня к Алмазу.

Она сама не знала, почему так испугалась. Даже потом, вспоминая эту встречу, не могла понять причину своего волнения. Сердце у нее зашлось, в горле перехватило. Она с ним никогда раньше наедине не разговаривала и не сразу сообразила, зачем он пришел именно к ней, в ночь под Новый год.

— Извини… — Алмаз хмурился. К тому же стеснялся вахтерши. — Выйдем на минутку на улицу.

— А там не холодно? — Таня улыбнулась. — Ну пойдем.

Она была в шерстяном темно-синем костюме, в белой блузке с кружевным воротничком, в чулках и в узких лакированных черных туфельках. Вахтерша заворчала:

— На-ка вот, надень, простудишься… Ох, горе с этими мужиками…

Таня накинула длинное, вроде шинели, пальто. Они вышли на голубой освещенный снег. Над головой летели пушинки. У Алмаза губы кривились, он не знал, что и сказать.

— Что с тобой? Ты не заболел? — недоуменно спросила Таня.

Алмаз молчал.

— Может, Нину позвать?

— Нет, нет!! Извини меня… Это удивительно, что я вспомнил тебя?.. Нет, я неправильно говорю. Ты удивилась, что я вспомнил тебя, да? Просто… извини… Я ухожу совсем. Я буду работать у механизаторов.

Он боялся, что Таня усмехнется: «Сбегаешь?», и тогда бы тотчас исчез. Но она внимательно смотрела на него, и все большее волнение охватывало ее: «Какой он странный мальчик… — думала она. — Мой ровесничек… выше меня вымахал… похож на худого жеребенка… Что с тобой, человек? Что с тобой, милый? Нина довела?»

— Я сейчас пойду, — сказал тихо Алмаз. — Я буду у механизаторов работать. Вот пришел тебе сказать… Мы…

Он запнулся, собираясь произнести, что вообще-то мало они разговаривали, но у него всегда к ней какое-то особое доверие, она такая чистая, суровая, но ничего не сказал. Только спросил:

— А где твой товарищ?

— Какой? — удивилась Таня.

— Бутятин или Путятин…

— А-а, здесь. Пьет, наверное. Пойдем к нам?

— Нет. Нет. Я не хочу.

Они замолчали. Девушка недоуменно и с горечью смотрела на Алмаза, ноги ее стыли на снегу, снег падал и падал, парень стоял, опустив глаза, и можно было подумать, что он пришел из метельной степи к теплому очагу и уснул… Но ресницы его чутко вздрогнули — за спиной Тани кто-то появился.

Это был человек в сером костюме, свесив голову на грудь, громко сопел.

— А, вот он, — весело сказала Таня. — Это Путятин, — пояснила она Алмазу. — Обижается. Он вот так обижается. Иди, я сейчас приду.

Путятин вздохнул и ушел.

— Хороший человек, — заметил Алмаз, чтобы сделать ей приятное. — Мне как раз нужно было с ним поговорить. Но это в следующем году.

— Да, очень хороший, — ответила Таня, разглядывая свою туфельку на сочно-синем снегу.

Они помолчали.

— Новый год… — тихо произнесла она, кутаясь в пальто вахтерши. — Сегодня мы из окна старую посуду повыбрасывали… есть такая примета, кажется у итальянцев. Если старую вещь выбросишь, в новом году счастье придет. Тарелки выкинули, а есть не с чего… дурочки!

— Да, да, — кивнул Алмаз. Он снял шапку. — Вот, я тоже хочу выбросить. Слабо?

— Ты что? Простудишься! — воскликнула Таня.

Но Алмаз размахнулся и далеко швырнул свою шапку.

— Может, ты к нам пойдешь? Все ведь рады будут.

— Нет. Я сейчас пойду.

— Господи, стой, я же не гоню тебя…

«Почему я так сказала? Почему я стою здесь с ним, на снегу, в Новый год? Господи, почему он пришел ко мне?.. — думала Таня, и грустно ей было, невыносимо делалось от неясной мысли, что все как-то не так идет в жизни, как должно бы идти. — Почему я не подружилась с ним? Почему мы дружим с какими-то совершенно другими людьми? Это судьба?! Что такое судьба? Неужели ничего нельзя изменить? Как мне тебе помочь? Ему, наверное, очень плохо. Может, поцеловать его? Ну что ты, Иванова? Что он подумает? Путятин ходит за тобой, сопит, как паровоз, а ты ему не разрешаешь, а тут какой-то непонятный мальчишка, и ты уже захотела его поцеловать…»

— Ты замерзла? Я вижу!

— Нет. С Новым годом.

— Я уйду. Буду работать у механизаторов.

— У тебя голова замерзнет.

— Нет. Плохо…

Вдруг Алмазу показалось, что за спиной Тани, на стене, висит красный плакат с их фотографией, он вытянул руку и, брякнув пальцами, оцарапал стену. Нет, показалось.

Его трясло.

— Может, зайдешь, выпьешь немножко?

— Нет, нет, прощай.