Красная луна. Советское покорение космоса

В конце XIX века Москва оставалась важным научным центром России, хотя уже не была столицей, поскольку в 1712 году Петр Великий перенес столицу в Санкт-Петербург, город на Балтийском побережье, намереваясь сблизиться с Европой^{9}. Поэтому нет ничего странного в том, что император Александр II, просвещенный деспот, утвердил в 1862 году перевод в Москву из Санкт-Петербурга собрания древностей и личной библиотеки графа Николая Петровича Румянцева, умершего бездетным и завещавшего свою коллекцию на пользу общества. Прекрасное собрание картин, монет и книг было размещено в доме Пашкова, великолепном дворце в классическом стиле с видом на Кремль, построенном по заказу московского дворянина Петра Егоровича Пашкова и приобретенном затем у наследников Московским университетом. В публичной библиотеке работал Николай Федорович Федоров (1828–1903)[57], аскет, русский религиозный мыслитель, родоначальник русского космизма^{10}, который оказал огромное влияние на жизненный выбор и научный путь Циолковского. Познакомившись с молодым человеком и оценив его потенциал, Федоров написал ему записку: «Я помогу вам изучать математику, а вы поможете человечеству построить ракеты, чтобы мы смогли наконец-то наблюдать за Землей и больше узнать о ней». И Циолковский серьезно отнесся к этому предложению.

Федоров был внебрачным сыном князя Гагарина и крепостной крестьянки (интригующее совпадение с фамилией первого в истории космонавта, выходца из крестьян, чисто случайное). Он родился в поместье отца на юго-западе России, детство его нельзя назвать безоблачным. В Москву Федоров переехал, проработав несколько лет учителем в разных российских губерниях, к тому времени у него сложилась своя мировоззренческая система, не лишенная утопических и радикальных идей.

Он считал, что несовершенства отдельных людей и человеческого общества в целом представляют собой переходный этап на пути научно-технического прогресса и совершенства, в идеале предусматривающего целомудрие, бессмертие, воскрешение мертвых, господство над природой, колонизацию океанов и космического пространства. Идеи и утверждения, которые с приходом большевизма поначалу нравились теоретикам нового курса, нацеленного на освобождение всего человечества. Идиллия длилась, однако, недолго. По мере обострения идеологического противостояния между коммунизмом и религией труды философа и его последователей были запрещены. Damnatio memoriae[58], затронувшее и его могилу, где еще в 1928 году, до сталинского террора против церкви, на кресте виднелась надпись «Христос Воскрес».

Аскет-футурист, этот «благообразный брюнет среднего роста, с лысиной, но довольно прилично одетый», жил в полном соответствии со своими убеждениями и своей верой. Он скромно питался, спал на земле в холодной комнате, укрываясь газетами, и помогал как беднякам, так и одаренным студентам. Первым он раздавал свое скудное жалование и, когда усталые и бесприютные люди засыпали в зале библиотеки, не будил их; другим, включая нашего Константина, предоставлял всяческую поддержку для культурного и духовного роста. Труды философа были опубликованы лишь после смерти, отчасти из-за его скромности, отчасти из-за убеждения в том, что мысль должна воплощаться в деле, а не на бумаге, а идеи – служить на благо человечества. Кто же он – смешной чудак или учитель, перед которым благоговели ученики? Для молодого Циолковского он стал кумиром, а до него философа высоко оценили такие гиганты, как Лев Толстой и Федор Достоевский. Эта дружба изменила жизнь Циолковского и историю завоевания космоса, которая после долгого подготовительного визионерского этапа наконец-то смогла обрести черты реалистичного и научно обоснованного проекта.

Они встретились в залах Румянцевской библиотеки[59], где философ вел дискуссионный клуб, рассказывая молодежи о своей теории космизма. Федоров сразу же обратил внимание на Константина, ему импонировали его горячность, острый ум и решимость. Мальчик едва сводил концы с концами: «кроме воды и черного хлеба тогда ничего не было»^{11}, как позже вспоминал он, а деньги из ничтожного отцовского пособия тратились на книги и материалы для физических и химических опытов. Он постоянно учился, проводя то немногое свободное время, которое у него оставалось, за продолжительными философскими беседами с товарищами, которые, в отличие от него, посещали университет.

Он выбрал для себя целомудрие – такая модель гарантировала ему возможность направить всю энергию на научные изыскания, не пятнать страстную душу. Его многочисленные влюбленности были лишь платонического характера^{12}: он разделял желание и реальность для того, чтобы идти к мечте, используя все физические и умственные ресурсы.