Красная мантия

– Я хочу поговорить с вами об этом господине, – начал он нерешительно. – Вы знаете, что с ним станется, если вы предадите его властям?

– Кто он такой? – резко спросил я.

– Это довольно щекотливый вопрос, – ответил он, хмурясь.

– Для вас, может быть, но не для меня, – возразил я, – так как он вполне в моей власти. Если он снимет свою маску, то я лучше буду знать, что делать с ним.

Незнакомец потерял во время падения свою шляпу, и его светлые волосы, покрытые пылью, распустились кудрями по плечам. Он был высокого роста, нежного, изящного сложения, и хотя был одет более чем просто, я заметил дорогой перстень на его руке и, как мне казалось, некоторые другие следы знатного происхождения. Он еще лежал на земле в полуобморочном состоянии, по-видимому, не сознавая того, что происходило вокруг.

– Я узнаю его, если он снимет маску? – вдруг спросил я, осененный догадкой.

– Несомненно, – ответил де Кошфоре.

– Ну и что?

– Это будет худо для всех.

– Ага! – тихо произнес я, пристально глядя сначала на моего прежнего пленника, а затем на нового. – Ну и что же… сделать с ним, по-вашему?

– Оставить его здесь! – ответил де Кошфоре.

Он был, видимо, взволнован, и лицо его покрылось густой краской. Я знал его как совершенно честного человека и доверял ему. Но это явное беспокойство по поводу его друга меня нисколько не трогало. Притом же я знал, что вступаю на скользкий путь, и это побуждало меня быть осторожным.

– Ну, хорошо, – ответил я после минутного раздумья. – Я сделаю так. Но уверены ли вы, что он не предаст меня?

– Бог мой, конечно, нет! – с живостью ответил Кошфоре. – Он все поймет. Вы не будете сожалеть о том, что сделали. Ну, поедем дальше.

– Но у меня нет лошади, – сказал я, несколько смущенный его крайней поспешностью. – Как же я…

– Мы поймаем ее, – успокоил он меня. – Она где-нибудь на дороге. До Лектура осталось не более мили, и там мы распорядимся, чтобы этих двух похоронили.

Я ничего не мог выиграть дальнейшим промедлением, и потому вскоре все было решено. Мы подобрали то, что растеряли в пылу борьбы; де Кошфоре помог сестре сесть на лошадь, и через пять минут нас уже не было там.

Достигнув опушки леса, я оглянулся назад, и мне показалось, будто человек в маске поднялся на ноги и смотрит нам вслед. Но деревья и расстояние мешали мне разглядеть его. Тем не менее я склонен был думать, что незнакомец находился совсем не в обморочном состоянии и не был так сильно ранен, как хотел показать.

Глава 13. На перекрестке

Все это время как читатель, конечно, заметил, мадемуазель не говорила со мною и вообще не произнесла ни слова. ВО время борьбы она играла свою роль в суровом молчании, поражение встретила с безмолвными слезами, и ни разу ее уста не разжались ни для молитвы, ни для упреков, ни для извинений. Когда борьба кончилась, и театр ее остался за нашими плечами, ее поведение нисколько не изменилось. Она упорно отворачивала свое лицо в сторону и делала вид, что не замечает меня.

Не далее как в четверти мили я поймал свою лошадь, которая паслась у дороги, и, сев на седло, занял свое место позади остальных, как и утром. Как и утром, мы ехали молча, словно ничего не случилось, но я дивился в душе необъяснимому женскому характеру и тому, как могла она принять участие в нападении и затем вести себя как ни в чем не бывало.

Но как ни старалась она скрыть это, в ней произошла некоторая перемена. Как ни хорошо была подобрана маска, она не могла вполне скрыть ее ощущений, и я видел, что ее голова опущена, что она едет рассеянно, что вся ее осанка изменилась. Я заметил, что она бросила или обронила свой хлыст, и мне становилось ясно, что борьба не только не восстановила меня в ее мнении, но к прежней ее ненависти присоединила стыд и досаду: стыдно ей было, что она так унизилась, хотя бы для спасения своего брата; досадно было, что поражение было единственной наградой за ее усилия.

Явное доказательство этому я получил в Лектуре, где гостиница имела лишь общую комнату, так что нам пришлось обедать вместе. Я велел поставить для них стол у огня, а сам удалился к меньшему столику, стоявшему у дверей. Других гостей в комнате не было, и это делало еще более заметным отчуждение между нами.

Де Кошфоре, кажется, понимал это. Он пожал плечами и посмотрел на меня с улыбкой, не то печальной, не то насмешливой. Но мадемуазель была неумолима. Она сняла маску, и лицо ее было непроницаемо, как камень.

Один раз, лишь один раз за все время я заметил на этом лице мгновенную перемену. Она вдруг покраснела, вероятно, под влиянием своих мыслей, но покраснела так, что все ее лицо запылало от лба до подбородка. Я с любопытством следил, как рос и густел этот румянец, но она надменно повернулась ко мне спиною и стала смотреть в окно.