Красная мельница

Одновременно по станциям от белых летели телеграфные указания железнодорожной администрации о немедленном восстановлении мостов и стальной колеи, разрушенных большевистскими бандами Лазо. За неисполнение было обещано судить по всей строгости военного времени.

Часть рабочих из числа слесарей, обслуживающих паровозы в депо, была снята и в составе сборной бригады направлена на место восстановления разрушенного железнодорожного полотна. Ефрем в бригаду не попал, но забрали Николая. У того больше производственного стажа, больше опыта и по возрасту он старше.

– Придется, парень, тебе теперь за двоих робить, – коротко объявил мастер Ефрему.

– Ничего, – успокоил Прохор Иванович. – Видишь, как выходит по жизни?.. Сами строим, сами разрушаем и опять строим. Вернее, отстраиваем…

– Как-то не по-людски получается, – толковали мужики-паровозники во время перекура.

– Что непонятного? Все совершенно понятно, – пытался объяснить ситуацию один из самых смелых на язычок рабочих. – Наши вынуждены пойти на такую крайность, чтобы беляки не смогли догнать по «железке».

– И что, по-другому было никак?

– Значит, никак.

– Только взрывать мосты, корежить путь и пилить телеграфные столбы?

– Ну, товарищ Лазо только тебя и позабыл спросить-посоветоваться.

…Глазам прибывшей на место бригады предстала ужасающая картина. Металлическая ферма железнодорожного моста между двух каменных быков, сорванная мощным взрывом, одним концом уходила в воду. В белых бурунах течения, обмывающего искореженные железные балки с надорванными болтами, крутился разный мусор, коряги от деревьев. Накануне прошли проливные дожди, и почти на метр поднялся уровень воды в речушке. Она вышла из берегов. Под разрушенным мостом шумел мощный поток.

Люди столпились у обрыва, с жалостью глядя на искалеченный мост, который приказано быстро восстановить.

– Глаза боятся – руки делают! – напутствовал рабочих бригадир.

* * *

Красногвардейцы, закончив позиционную войну, уходили в тайгу, прибиваясь к приискателям, к охотникам-белковщикам, к эвенкийским стойбищам. Латали таежные зимовья, наскоро сооружали в чащобе лачуги из жердей. Обкладывали нехитрые строения травой, получая примитивное жилье вроде сенокосных балаганов. Кто-то объяснял это временной передышкой, необходимой, чтобы набраться сил, спланировать совместный план действий с другими рассеянными по тайге отрядами против белогвардейцев и японцев. Пытались наладить связь со штабами Забайкальских фронтов. Только где теперь искать эти штабы? На огромной территории полная неразбериха. Большинство мужичков ощутило неодолимую тягу попасть домой. Не терпелось узнать, глянуть своими глазами, как там? Сильно соскучились по женам да ребятишкам, брошенным на произвол судьбы. Поэтому партизанщина потихоньку растекалась, разделившись по группкам посельщиков-земляков, ближе к родным сторонам…

А дома с нетерпением ждали возвращения мужа или батяньки, братана или дядьки родные. Не доедали, чтобы сэкономить лишний кусочек мясца или сальца, прятали в дальний уголок подполья бутылку самогона в надежде, а вдруг объявится? Постучит в окошко как-то ночью? Вот радости привалит! Вот счастья принесет! Это же несравненный праздник! Лишь бы только не сгинул, лишь бы только вернулся любимый, милый, ненаглядный, свет в окошечке!..

В конце августа – начале сентября 1918 года в результате наступления чехословаков с запада и семеновцев с юго-востока, советская власть в Забайкалье временно пала. Начался период Гражданской войны с интервентами и их белогвардейскими ставленниками. В августе 1918 года большевистские организации Сибири были вынуждены перейти на нелегальное положение и прибегнуть к партизанским методам борьбы.

Семеновцы объявили о наборе добровольцев. Не мобилизации, а именно, скажем так, добровольно-принудительной записи желающих служить под белым флагом. Конные разъезды летали по селам и поселкам, выявляя семьи тех, у кого родственники воевали за красных. Грозили расправой карателями, беспощадными к большевикам, предлагали записываться добровольцами в армию атамана Семенова.

Так случилось и с семьей Ефима и Зинаиды Ворошиловых.

– Пожалейте сына, ему всего семнадцать лет, Афоне-то! – кричала, умоляя, Зинаида.

– Если не пойдет, так и знайте, можно и усадьбы лишиться! – злобно грозился тучный фигурой, потный лицом с рыжей бородой вахмистр, размахивая перед Ефимом и Зинаидой зажатой в руке нагайкой. – Покуда добром говорю! Опосля поздно будет, растакую вас здесь всех, вместе взятых! Эй, Сумароков!

– Я, вашбродь! – отозвался худой долговязый казак с винтовкой. Выгоревшая глиняного цвета гимнастерка его взмокла под мышками. На смятых грязных штанах бледно желтели лампасы.

– Расскажи-ка им, что сталось с твоими соседями?

– Так, товось…

– Что товось? Поподробнее им втолкуй! – наседал вахмистр.

– Так и есть, что добром не пошел, значит, посельщик мой, Гоха, так опосля одни тока головешки от ихней избы родительской и остались.

– Слыхали? – сдерживая коня, вдруг понизил голос вахмистр.

– Как не слыхать, – сокрушенно вздохнул Ефим, а Зинаида, побледнев, закрыла лицо платком.