Красная пара

Напрасно её хотели заменить, чтобы могла отдохнуть, не дала себя с занятого положения даже матери согнать себя.

На второй или третий день она встретила в прихожей доктора Хенша и с улыбкой спросила его:

– Ведь правда, что он умрёт?

Доктор, грустный, задумчивый, сначала не понял вопроса.

– О ком вы говорите?

Она указала пальцем на дверь и повторила:

– Правда, что он умрёт?

Первый раз молодой лекарь рассматривал выражение этого девичьего лица пронизанного неземной грустью ангела; удивили его её выражение и вопрос.

– Увы, – сказал он, – у меня мало надежды, но есть на свете чудеса.

Ванда поглядела ему в глаза.

– Хорошо, что вы верите в чудеса, лекари обычно ни во что не верят, а только чудесами объясняется жизнь, смерть и сердце человека. О! Есть чудеса, пане, и в них нужно верить!

Она посмотрела на него ещё и серьёзная, задумчивая, ушла.

Доктор долго стоял ошеломлённый, звук её голоса и слова, которыми с ним говорила, долго звучали в его ушах. С этих пор он с большим любопытством всматривался в неё, следил, и она наполняла его каким-то страхом, как неразрешимая загадка. Он был врачом, поэтому все феномены жизни сильно его занимали, особенно те, которых ни философски, ни психологически разрешить не мог. Он сразу потом заметил, что когда Кароль хотел пить или нуждался в какой-нибудь помощи, гораздо раньше, чем отзывался, Ванда словно мысль его читала, готовила заранее именно то, что он должен был просить.

Хенш сначала думал, что это случилось случайно, но таких случайностей столько приходило на протяжении одного дня, что в конце концов лекарь на самом деле поверил, что есть на свете чудеса.

А видя как на ладони приближающуюся смерть неизбежной, он расчувствовался от этой странной любви, так вдруг у ложа умирающего расцвётшую, и такую спокойную, как если бы века должна была продолжаться.

Первый раз видел он живую поэзию, о которой до сих пор думал, что заключается только в сухих книгах, и он должен был потихоньку признаться, что наука хватает только оболочку, а ароматы и краски жизни подхватить не может.

Рана Кароля в течении нескольких дней так ухудшилась, что не оставалось никакой надежды, чтобы больной мог выйти из неё хотя бы калекой. Горячка, с которой боролись всякими средствами, всё усиливалась; она отступала ещё на более долгий или короткий период времени, но упорно возвращалась, становясь более тяжёлой, а ночью почти его не оставляла. Тогда был поистине страшный вид этого геройского безумия, через который всю чистую жизнь этого человека можно было разглядеть. Он говорил о родине, о её освобождении, о битве, иногда казалось ему, что ещё командует этим отрядом молодёжи, что бьётся, что побеждает, то снова ему припоминались сцены из тюремной жизни, из дней одиночества и размышлений, потом тихая работа над заговором или беседы в салоне с Ядвигой. И хотя она постоянно была в его мыслях, однако, так привык даже от самого себя скрывать любовь, которую чувствовал к ней, что никогда в жаре его горячки не выговорил даже её имени. Среди ночных разговоров эти отрывистые слова, слетающие с уст больного, добегали до ушей Ванды, она тогда срывалась, подбегала и жадно их хватала.

Ей казалось, что он говорил для неё и ей. Между этой молчаливой фигурой экзальтированной девушки и умирающего мужчины была странная таинственная связь. Когда, слишком раздражённый, он метался, она появлялась на пороге, уставляла на него умоляющие глаза и больной спал спокойней, имела над ним власть, которую чувствовала; когда он стонал, она начинала молиться, и стон постепенно менялся на тихий шёпот и мягкое дыхание сна.

Уже было так плохо, что Хенш отправил посланца в Варшаву, требуя оттуда лекарской помощи.

В предпоследнюю ночь он не отходил от его ложа, горячка была ужасная, он с удивлением убедился, что в самых больших пароксизмах появление Ванды на пороге производило удивительно успокаивающий эффект. Делал вид, что спит, и несколько раз обновлялась эта сцена; когда больной начинал стонать, тихо на цыпочках подходила девушка, уставляла на него глаза, и спокойный сон возвращался. У Хенша совсем в голове закружилось. Выходя под утро из покоя, уставший, грустный, он встретил Ванду, которая, поглядев на него, сказала ему:

– Нет спасения. Господь Бог не хочет, принял жертву и эту дорогую кровь посчитал за искупление родины, нет спасения! Пане! Нет спасения…

– Да, пани, – сказал Хенш, – но сегодня ещё, может, кто-нибудь подъедет из Варшавы, и кто знает, лучший лекарь, какое-то чудо…

– Сегодня совсем никто не подъедет, – отвечала решительно Ванда, опустила глаза и добавила потихоньку: – Никто, кроме ксендза.

– Вы послали? – спросил доктор.

– О! Нет! – отвечала девушка. – Никто за ним не посылал, но я знаю, что приедет.

Хенш, ничего из этого не поняв, ушёл. С днём вернулось сознание, больной был сильно ослаблен, беспокоен, но казался лучше. Около полудня увидели на простом холопском возе приближающегося бернардинца.