Красная пара

– А! – сказал он. – Я проснулся, я был уверен, что когда пробужусь, мои глаза встретят тебя… Я ждал, не мог умереть без тебя, а нужно умереть, тянет меня туда! Зовут, я должен идти, но также должен был с тобой, что тут остаёшься, попрощаться… потому что, хотя ещё увидимся там, но тут сказать тебе нужно, что вечно в моей груди я прятал глубоко потаённое…

Говорил это Ванде, принимая её за Ядвигу, она слышала и принимала, как сказанное ей.

– Да! Догадываешься! Я любил тебя, чисто, свято, не поземному, так, как ангела любить можно, и поэтому не упоминал тебе о любви, потому что мои слова тут не были бы понятны; но глазами мы говорили друг с другом, но души наши понимали друг друга. Сдерживаемые слова чувство бы терпело, а так только в эту торжественную минуту признаться нам было можно, потому что звала мать, потому что стонали тысячи, а в хоре этих стонов свадебная песнь была бы святотатством. Я знаю, – добавил он тише, по-прежнему обращаясь к Ванде, – что ты любила меня, потому что такая любовь одиноко в одном сердце зародиться не может, расцветает одновременно в двух сердцах и чашечки этих двух цветков склоняются друг к другу. Теперь, когда ты должна остаться на земле, а меня родина в посольство на небеса посылает, я всё могу сказать, вместе с тем торжественным до свидания в лучшем свете! И через мои уста вырывается то, что не прошло бы через них при жизни, и могу без угрызения совести отдать тебе обручальное колечко моей матери, которое тебе с могилой поручаю…

Говоря это, он снял с исхудавшего пальца скромное колечко и подал его Ванде, а она ему надела на палец своё девичье кольцо.

– Ксендз, – сказал Кароль, как бы только что его заметил, – ты тут не напрасно, ты должен нас благословить, не на жизнь, но на святой брак двух миров, земли и неба, благослови.

И Ванда обернулась к нему, а ксендз, как бы притягиваемый приказом умирающего, встал, пришёл, протянул над ними руки и, плача, начал молиться. Но на устах его странно невольно путались молитвы; свадебное благословение и молитва при умирающем; две их соединённые руки долго так дрожали словно одной жизнью, от неё текла сила земной жизни, от него – сила смерти, он оживал, она, казалось, умирает.

Была это минута предсмертной борьбы, наконец, голова его постепенно осунулась, побледнела, глаза прикрылись, руки помертвели, а когда издавал последнее дыхание, Ванда также как мёртвая упала на пол…

Один ксендз Лукаш был свидетелем этой страшной и в то же время чудесной сцены, когда на крик его вбежал Хенш, застал уже только остывающие останки Глинского, а перед ним бедную бессознательную девушку с выражением небесного спокойствия на бледном челе. Лицо Кароля тоже не выдавало ни сильных мучений, ни тяжёлой борьбы с жизнью, на устах была улыбка, лицо ясное, и он казался спящим.

Свидетель этих последних минут, ксендз Лукаш, лёжа крестом за земле, рыдал как ребёнок. Когда на руках матери и сестры вздохом пробудилась Ванда, первый её взгляд упал на обручальное кольцо умершего, и она горько улыбнулась; ксендз уже рассказал об этом дивном браке, который благословил, опасались его впечатления на ум Ванды, думали, однако же, что после обморока не вспомнит, что с ней происходило, что сумеют её убедить, что это был только сон. Мать и сестра пытались стянуть то колечко с пальца, но бессознательная держала ладонь сжатой и не дала его у себя вырвать.

– Вот, дорогая матушка, это брак, который был мне предназначен, молния счастья и долгая жизнь траура!

Старались её не понимать, но с великим самообладанием и хладнокровием она отвечала, теряя терпение:

– Вы ничего не знаете, но я всё помню! Я была его женой! После него я вдова, поклялась ему в верности, когда шёл к могиле, и моя клятва сойдёт с ним в гроб, а я её не нарушу. Но чего вы напрасно плачете? Я очень счастлива! Любовь на земле – этот цветок южных областей на льдах Сибири, быстро вянет и становится сухой отвратительной веткой, мы посадили её в тёплом небе, чтобы там вечно цвёл!

* * *