Красная пара

– Но, моя тётя, – прервала Ядвига, – на что это всё, мы можем подвергнуть его неприятностям, а я ручаюсь, что соберусь не в двадцать четыре часа, а завтра утром.

Урядник поклонился, тётя, хоть с тяжестью, проводила его аж до дверей, а Ядвига с лицом, облитым пурпуром, не склонила головы. Только когда он вышел, поглядев с презрением на дверь, она бросилась на канапе, явно этим приказом задетая за живое. На лице её рисовалось беспокойство и раздражение. Обычно мягкая и, как все энергичные люди, серьёзная и спокойная, на этот раз не умела достаточно терпеливо перенести испытанную неприятность. Чтобы объяснить причину этого её состояния, нужно было бы глубоко проникнуть в жизнь Ядвиги на протяжении этих нескольких месяцев.

Есть гордостью и честью польских женщин то, что в смертельной той борьбе не остались ни равнодушным зрителем, ни ограничились той пассивной ролью, какую им обычно женские обязанности предназначили. Они поняли, что в этом бою, в который все несли по капельки силы, семидесятилетние старцы и четырнадцатилетние мальчики, женщины также должны были принести деятельную помощь братьям. В действительности их участие было большим, чем можно было ожидать; прежде чем неприятель заподозрил их в соучастии, через них без привлечения подозрений очень много можно было сделать. Поэтому также, в конце концов, пассивные раболепные московские журналисты первыми указали правительству, чтобы оно применило месть к женщинам, поэтому также с беспримерной в истории жестокостью тащат в Сибирь матерей от младенцев, несовершеннолетних девушек и важных матрон.

Ядвига, вся отдавшись служению стране, хотя в обычные день и часы показывалась в салоне, чтобы не привлечь излишнего внимания разрывом с обществом, имела много работы и много на себе ответственности. Тётка даже не знала, что в её покоике, примыкающем к спальне, находился печатный станок, что из этого спокойного угла выходили тысячами воззвания, предостережения, песни и молитвы, которые были духовной пищей в эти дни послушного мученичества. Уже в это время усиленно искали такие противозаконные станки, трудно их было скрыть, и Ядвига с великим запалом принялась сама настраивать весь прибор, что больше, научилась набирать, и с другой достойной женщиной, женой наборщика, ночами и вечерами печатали то, что где-нибудь в другом месте так быстро, так безопасно, так хорошо выполнить бы не удалось.

Ядвига была гордой от этой работы, на которой, по правде говоря, пачкала руки, но душой светилась.

При таком угнетении мысли, каким был, есть и будет московский деспотизм, тайные печати есть необходимостью положения. Дух людской ещё больше содрогается на неволю, нежели тело. Так, где запрещены пение в костёле, разговор дома, рассуждения в книге, новость в газете, жалоба на устах, слезу на глазах, ущемлённая душа хотя бы под самой суровой угрозой со стоном, жалобой, со своей болью каким-либо образом должна объявить о себе. Сердцу легче, когда, утомлённое слушанием лжи, может засвидетельствовать правду, хотя бы одним словом. Также там, где осквернители закрыли людям уста, всякий свободный голос имеет чрезвычайную силу и значение. Достаточно правительственного разрешения, положенного на лучшую книгу, чтобы она утратило всё своё значение; достаточно знамения свободы на самых плохих документах, чтобы приобрели важность. Правительственные органы подобны солдату в императорской службе; как солдаты почти перестают быть людьми, так эта мысль, одетая в мундир, мыслью быть почти перестаёт.

В последнее время также тайный печатный станок сыграл великую и важную роль; за малыми и неизбежными исключениями, не запятнал он себя никаким уродством, никакой вредоносной крайностью. Неограниченный ничем, он умел ограничиться чувством долга. Начав с тех несмелых проб, которые в первый раз показались в годовщину двадцать девятого ноября 1860 года, собрание этих перелётных сочинений, периодических изданий, воззваний и т. д., представляет неизмерно солидный материал по истории эпохи, но его фанатично уничтожают русские. Есть там, несомненно, и лихорадочные взрывы и страстные голоса, но не найдёте ничего, что бы могло запятнать наш народ.

Сравните эти сочинения с плодами революции других стран, и убедитесь, что упрёки, чинимые нам, в своеволии и жестокости – клевета неприятелей.

Испытав такое давление, какое тяготеет над нами, ни один народ на свете таким мягким не оказался бы.

Ежели правосудие после нескольких предостережений не раз было вынуждено к выдачи и исполнению смертного приговора, мы посчитаем те необходимые убийства и сравним с гораздо менее законно оправданными московскими убийствами, и окажется, что мы слабо защищались, когда те варвары издевались.

Пусть нам будет разрешено написать на этой странице повествование, которое мы слышали, будучи в некоторой связи с коснувшимся предметом.