Красная пара

Кароль, который не знал ещё, который из лекарей приедет первым, неизмерно обрадовался, увидев его, потому что был это человек незаменимый в таких обстоятельствах. Хенш едва показался на пороге, как уже начал упоминать, чтобы как можно быстрей ехать в лагерь, но ему это не мешало остроумно рассказать о приключениях своего путешествия, улыбнуться сестре хозяйки, познакомиться с детьми, а даже побренчать на фортепиано. Хотя этого милого гостя хозяева были бы рады задержать, должны были его, однако же, отпустить, потому что и он, и Кароль спешили. Запрягли коней, привязали к бричке осёдланного иноходца, которого подарил хозяин, и хотели выезжать, когда в воротах появился запыхавшийся Войтек на холопском коне.

– А ты где это был? – спросил Кароль.

– Эх! Ничего, милостивый государь, я тут по делу ездил и возвращаюсь.

– Что же это за дело?

– Это с тем шинкарём, – пробормотал он, – надо было его повесить – мы и повесили.

Кароль аж вздрогнул на бричке.

– Где? Что? Кто вам приказал?

– А всё произошло согласно порядку. В повозку его посадили, потому что шельма предатель, потом мы поехали, и даже с ксендзем, что его исповедовал; повесили мы его в добрых двух милях, чтобы не поблизости от лагеря висел, а там ему уже сосну подобрали, как надлежит, верёвка новёхонькая, и всё это очень прилично сделалось.

Кароль был в отчаянии, но Войтек не мог понять, как бы могло статься иначе, и повторял только:

– А если ему это следовало!..

С этим неприятным впечатлением они доехали почти вместе с кузнецом, который сразу кузницу начал налаживать. Издалека уже из леса раздавалась песнь «Боже что-то Польшу…», которую тянули огромным хором и более весёлыми, чем утром голосами. Несмотря на плохую пору, всё как-то шло к лучшему, прибыли запасы, пришло немного оружия, расставили часовых, и когда въехали на середину, веселей было смотреть на эту храбрую молодёжь, которая, однако же, была ещё похожа на какую-то охотничью экспедицию, нежели на войско. Разнообразие костюмов и украшений придавали этой картине очень оригинальный цвет. Каждый, кто видел Варшаву в несколько более свободных минутах, припомнит, какие дивные костюмы одевала молодёжь, выламываясь из долгой неволи, которая касалась даже одежды. Почти все те контуши, жупаны, пояса, конфедератки, шапочки светлых цветов, пряжки с орлами, польские эмблемы, давно не видимые белым днём, выступали здесь как протест народа против многолетнего притеснения. На эту великую торжественность восстания каждый надел, что имел наилучшего, что ему больше говорило сердцу. Из старый хранилищ достали заржавевшие сабли, янины с эмблемой Собеского, августовки, карабеллы барских конфедератов, главным образом из времён Костюшки, сонные палаши в ножнах из Грохова и Вавра выходили теперь на свет снова бороться за ту Польшу, за которую погибли прошлые их владельцы.

Некоторые имели двустволки, револьверы или даже черкесские шашки. Среди этого разнообразия показывались и наскоро шитые мундиры и холопские сукманки, освещённые костюшковской памяткой. Наплыв новых военных очень оживил лагерь, возрастающая их численность добавляла духа, а вид оружие уже рождал охоту к борьбе. Однако же почти половина людей ещё его не имела и именно для этих нужно было хоть пики приспособить. Лагерь разделили теперь на группы, согласно естественному родству, характерам, призваний, дружбы и симпатии. Текущие работы занимали большую часть. Кузнечная челядь устраивала уже на скорую руку кузницу, другие тесали деревья для пик, иные готовили еду. При кострах отливали пули, делали патронташи. Под одним из шалашей челядь портного из Варшавы переделывала сюртуки на мундирные куртки.

Кароль, который покинул лагерь в минуты оцепенения, сердечно обрадовался, видя его таким шумным, оживлённым, весёлым и занятым работой. Большая часть лиц бедных выходцев была сияющей, только несколько среди них, подёрнутых тоской, грустно выделялись. В одном уголке на пеньке сидел ксендз Лукаш с табакеркой в руке и согревал дух полуразвязной, полунабожной речью. Эта фигура невольно напомнила Каролю шиллеровского монаха в лагере Валленштейна.

Но было там, кроме него, множество вполне наших оригинальных фигур и нигде на свете не встречающихся. Многих из них самое живое воображение поэта сотворить бы не могло такими, какими их создала жизнь. Доктор Хенш, попав в тот суетливый муравейник людей, почувствовал себя даже до экзальтации воспламенённым видом молодёжи, которая несла жизнь на оборону и освобождение страны. Не имел, однако, времени долго рассматриваться, потому что его сразу призвали к больным. Лежали они в выкопанной вчера землянке так неудобно, что первым советом врача было перенести их в деревню.