Красная Пашечка

— Я беру ее на руки. На мне новый костюм. Э, вот оно что!.. Ого!.. Славная девочка. Быть ей писательницей!

ГОРИ ОНО ОГНЕМ! (Виктория Токарева)

Свой талант я ощущаю по утрам. И ежедневно с 9 до 12 отдаю его человечеству.

В воскресенье я встаю в десять пятнадцать и сажусь писать рассказ о своей подруге детства. Ее зовут Рената. У нее красивые волосы, стройные ноги и глаза беременной ехидцы.

Рената работает Бюро эстетики. Она путает эстетику с косметикой, но ей нравится слово «бюро».

У нее был муж по фамилии Христозопуло. В прошлом году он навсегда уехал в Аддис-Абебу стрелять пингвинов. Об этом он мечтал с детства.

За Ренатой уже двенадцать лет ухаживает Кузькин по прозвищу «Членистоногий». У них двое детей и «Жигули». Они не любят друг друга, но делают вид, что любят. Он кинооператор-подводник. Во время съемок акула откусила ему два пальца. С тех пор он немного прихрамывает и невнимательно застегивает брюки. О Ренате он говорит: «Это ей как два пальца откусить».

Если бы Рената была космонавтом, то давно улетела бы к Кузькиной матери. Она любит ее всеми фибрами и хромосомами. Если бы это служилось, Кузькин, осознав свою невостребованность, с удовольствием захромал бы на свои съемки. И, может быть, разыскал ту акулу…

…Они входят в ту минуту, когда я подношу к бумаге свой «паркер».

— Пишешь? — спрашивает Рената.

Она видит, что я пишу, но ей нравится действовать мне на нервы.

— Пишу, — отвечаю я, хотя уже не пишу, а испытываю желание завыть с постепенным крещендо.

— Что такое любовь? — спрашивает Кузькин. Вопрос обращен ко мне. Как будто я Марина Влади, Черчилль иди Коперник!

— Любовь — это болезнь, похожая на аппендицит, — говорю я.

Кузькин хохочет. Это кажется ему остроумным.

Он хохочет, а у меня повышается субфебрильная температура.

Мои глаза наполняются слезами. Я понимаю, что день пропал.

Я вспоминаю Христозопуло, с ним мы дружили в школе. Уезжая, он мне сказал:

— Рената дура. А Виктория значит «победа». В жизни нет счастья, девочка. А если тебе захочется чего-нибудь щемящего, сунь голову в пасть медведя. Лучше гималайского.

ЧТО ПРОИСХОДИТ В НЕЙТРИНЕ (Николай Томан) По мотивам повести «Неизвестная земля»

— Так о чем я? — говорит профессор Беркутов.

— О константе взаимодействия Ферми в эксперименте по упругому рассеянию антинейтрино на протонах, — отвечает Баклажан.

Они сидят за столиком на веранде. Солнце ярко светит над Гагрой.

Писатель Никанор Валерьянович Баклажан, приключенец и фантаст, беседует с профессором Беркутовым о проблемах слабых взаимодействий.

Весь стол завален у них схемами, расчетами, чертежами и формулами, на который стоит гриф «Совершенно секретно».

— Не забудьте о волновых функциях гармонического осциллятора поля, — говорит профессор. — Имейте также в виду пространственное описание квантового состояния нейтринного поля, лоренцово вращение, реперные компоненты лагранжиана и истинную тензорную плотность третьего ранга.

— А связано ли спинорное поле с существованием мелкозернистой топологии? — задумчиво спрашивает Баклажан и переходит к оценке возмущения нейтринного поля в вакуумном состоянии.

Вместо ответа Беркутов начинает торопливо писать на листе бумаги релятивистское волновое уравнение для нейтрино в искривленном пространстве в дираковской четырехкомпонентной форме и двухкомпонентной форме Паули-Ли-Янга.

Нюра, племянница Беркутова, сидит с ним и явно скучает. Она не отрывает взгляда от лица молодого человека за соседним столиком, хотя по его лицу видно, что он фарцовщик, алкоголик и наркоман.

Он сидит с человеком джентльменской наружности, который, наклонившись к нему, шепчет:

— Вы понимайт, о чем они говоряйт?.

— Да где нам, дядя Вася, — уныло бормочет фарцовщик по имени Серафим Полушкин. — Мы больше по части Христа продать. Иконки то есть…

— Христа продавайт, пока я вас не завербовайт! — яростно хрипит «дядя Вася». — Нам надо узнавайт, что происходит в нейтрино! Этого требовайт босс! Сделаем вот что, — от волнения он переходит на чистейший русский язык. — Вы подойдете к ним с одной стороны и постараетесь незаметно положить ноги на стол — в левой подошве у вас вмонтирован новейший микрофотоаппарат «Пи-пи-си». А я отвлеку их с другой стороны.

За третьим столиком сидят тоже двое. Один плотный, бритоголовый мужчина средних лет с умными усталыми глазами. Любой второгодник догадается, что его фамилия если не Пронин, то уж наверняка Быстров. А седина на висках наталкивает на мысль, что он уже не майор, а подполковник.

Второй — юный, широкоплечий, видимо, очень сильный, с густыми светлыми волосами, падающими на смуглое лицо, с прекрасными белыми зубами и ясными синими глазами. Он хмуро смотрит на Нюру, не отрывающую глаз от лица молодого христопродавца.

Тем временем Серафим Полушкин и его собеседник подходят к столику Беркутова и Баклажана с двух сторон.

В ту же секунду юноша с хрустом заламывает руки и ноги Полушкина за спину, а Быстров (Пронин) приставляет холодное дуло пистолета к спине «джентльмена» со словами: