Красная пелена

Дни, заполненные скукой, печалью и тоской, я пытался пережить, находя себе занятия. Лучшим из них стала работа над развитием моих собственных органов чувств, альтернативных зрению. Я действовал интуитивно, уповая на то, что обостренные слух, обоняние и осязание помогут мне хотя бы частично возместить утрату способности видеть.

С обонянием дело не заладилось с самого начала. Я приказывал себе принюхиваться к окружающим запахам, но поскольку в больнице дурных ароматов было значительно больше, чем приятных, то мои упражнения неизменно оборачивались кошмаром, на сей раз не во сне, а наяву.

Спасаясь от смрада, я забредал в самые отдаленные уголки больничного здания, пугая сестер и санитарок, боявшихся, что я упаду или налечу на каталку. Я через силу улыбался и успокаивал их, говоря, что волноваться не о чем и я отлично ориентируюсь в темноте.

Единственным местом, где мой нос находил отдохновение, был маленький полузаброшенный садик за нашим корпусом. Здесь хотя бы не воняло лекарствами.

Особенно я любил бывать здесь в ветреные дни. Воздух под порывами ветра делался чище, уносил запахи бензиновой гари и напитывался ароматом цветущих растений.

А вот тренироваться слушать было невероятно увлекательно. У меня от природы тонкий слух, поэтому мне было достаточно лишь слегка напрячь его, чтобы успешно расшифровать окружающие звуки. Я быстро научился распознавать шаги врачей и другого больничного персонала по коридорам, отличать их по особенностям походки и шарканью подошв. Каждый день я по нескольку раз говорил своему товарищу: «О, к нам в палату идет доктор такой-то» или «Сестра такая-то отправилась к соседям».

Поскольку я угадывал девять раз из десяти, он то и дело восхищенно восклицал:

– Ну у тебя и ухо!

И, подумав, добавлял:

– Славное ты себе развлечение нашел.

– Это не развлечение, – отшучивался я. – Я собираюсь стать великим музыкантом. Возможно, наследую славу Моцарта!

Это наводило его на определенные мысли и заставляло интересоваться моими музыкальными пристрастиями.

– Я очень люблю блюз, ритм-энд-блюз, хард-рок и Брассенса.

Он признался, что, в свою очередь, обожает джаз. И принимался подробно рассказывать о разных стилях и исполнителях, упоминая Майлза Дэвиса, Джанго Рейнхардта, Чарли Паркера и многих других.

Он говорил с такой страстью, что слушать его было одно удовольствие. Я и не знал, что джазовая музыка способна вызывать в людях такие эмоции.

Когда он выдыхался, я подхватывал эстафету и пускался в восхваление блюза. Так мы могли проговорить много часов. Обычно нас прерывали санитарки, явившиеся с обедом или ужином.

Постепенно менялось и поведение моего товарища. Поначалу сдержанный, чтобы не сказать рассеянный, теперь он и сам старался укрепить вспыхнувшую между нами симпатию. Надо сказать, что музыкальные беседы и в самом деле очень нас сблизили.

Чем дальше, тем больше общих тем у нас находилось. Мы обсуждали книги, спорт, путешествия. Каждому из нас было чем поделиться с другим.

Как-то раз я сказал, что, на мой взгляд, узнаю от него намного больше, чем он от меня. Уж не знаю, что тому причиной – его душевная доброта или искреннее убеждение, – но только он ответил:

– Несмотря на молодость, ты успел много пережить. Ты кажешься таким зрелым, что я дал бы тебе лет на пять, а то и на десять больше.

Я поблагодарил его. Для меня его слова звучали комплиментом.

Мне сделали на глазах еще одну операцию – снова с нулевым результатом.

Я уже пролежал в здешней больнице около двух месяцев. Мне стало казаться, что врачи и медсестры, обращаясь ко мне, прячут смущение. Я не сразу понял, в чем дело, но потом все-таки догадался.

Обычно больных госпитализировали на две недели. За это время к большинству из них возвращалось зрение, по крайней мере частично, и клиника могла по праву гордиться достигнутыми успехами. Но мой случай обещал обернуться полным провалом медицины.

Они что-то такое напортачили и теперь не чаяли, как бы избавиться от нежелательного свидетеля.

Я не ошибся в своих предположениях. Несколько дней спустя ко мне зашла социальный работник. Она завела разговор издалека, но я сразу понял, к чему она ведет. Меня собирались в ближайшее время выставить вон.

– Молодой человек! Профессор считает, что вам понадобится еще одна операция, которая, по его мнению, вернет вам зрение. Но… Поскольку шрам от предыдущей операции у вас еще не зарубцевался, придется ждать месяц или два.

Вы сказали, что в Париже вам жить негде. Мы хотим предложить вам отправиться на это время в санаторий, расположенный в пригороде. Там вы будете под наблюдением офтальмолога. Восстановите свои силы, отдохнете от больницы… Как только состояние ваших глаз улучшится, вы вернетесь сюда и ляжете на операцию. Я уверена, что она пройдет успешно.

Социальный работник говорила ненатурально веселым голосом, так и излучавшим фальшивый оптимизм. Ее хитрости не могли меня обмануть. Я понимал, что она не меньше моего сомневается в возможностях медицины.