Красная площадь

Аркадий пробовал представить себе эту картину. Все равно что голубка, летящая в открытую печь. Правда, отец в свои последние годы изрядно поостыл.

– Он рассказывал мне, как геройски ты держался, как они пробовали тебя сломить, но ты заставил их вернуть тебя в прокуратуру, рассказывал, что тебе поручали самые трудные дела, и ты никогда не терпел неудач. Он очень гордился тобой и говорил без конца. Хвалился, что часто с тобой видится, и обещал, что ты мне напишешь.

– Что еще?

– Что ты слишком занят, чтобы обращать внимание на женщин, но что у тебя нет от них отбою.

– И все это звучало вполне правдоподобно?

– Он говорил, что единственная трудность в том, что ты фанатик и порой ставишь себя слишком высоко. Что только Богу, мол, судить о некоторых вещах.

– На месте генерала Кирилла Ренко я бы не стремился предстать перед Божьим ликом.

– Он говорил, что все больше думает о тебе. У тебя были женщины?

– Нет. Некоторое время я провел в психиатрических лечебницах, потом был отправлен этапом по Сибири, потом Камчатка, плавбаза. Возможности небогатые.

Она его прервала.

– Погоди. Я помню Россию. Там всегда есть возможности. Когда вернулся в Москву, небось сразу завел женщину.

– Я любил. И женщин не искал.

– Любил меня?

– Да.

– Ты фанатик.

Они шли вдоль покрытого белым туманом пруда. Крошечные капли дождя жемчужинками падали на воду. Неужели это все то же озеро?..

– Аркаша, что нам делать?

Выйдя из парка, они зашли в университетское кафе с шипевшими кофеварками из нержавеющей стали и украшавшими стены плакатами с видами Италии – снежными склонами Доломитовых Альп и живописными кварталами Неаполя. Остальными посетителями были студенты, склонившиеся над раскрытыми книгами, с огромными чашками кофе в руках.

Аркадий и Ирина сели за столик у окна.

Аркадий рассказывал о своих странствиях по Сибири – от Иркутска до Норильска – и о годах, проведенных на Камчатке.

Ирина говорила о Нью-Йорке, Лондоне, Берлине.

– В Нью-Йорке работа в театре была неплохой, но я не могла вступить в профсоюз. Они что советские профсоюзы, только хуже. Была официанткой. В Нью-Йорке потрясающие официантки. До того выносливые и до того старые, что можно подумать, что служили еще при Александре Македонском. Трудяги… Потом картинная галерея. Им нужен был кто-нибудь с европейским произношением. Я была частью колорита галереи. Стала снова заниматься искусством. Тогда никто еще не интересовался русским авангардом. Знаешь, ты ждал увидеть меня в России, а я представляла, как ты входишь в художественную галерею на Мэдисон-авеню, в приличном костюме, хороших ботинках, при галстуке.

– В другой раз нужно согласовывать мечты.

– Как бы то ни было, но в нью-йоркское отделение «Свободы» приезжал Макс. Он делал программу о русском искусстве, и мы случайно разговорились. Он сказал, что если я буду в Мюнхене и мне понадобится работа, то можно обратиться к нему. Через год я так и сделала. Я все еще делаю кое-что для берлинских картинных галерей. Они все время ищут произведения революционного искусства, потому что цены на них необычайно высоки.

– Ты имеешь в виду искусство нашей погибшей и опозоренной революции?

– Их продают на аукционах «Сотби» и «Кристи». Коллекционеры никак не могут насытиться. У тебя неприятности?

– Были неприятности. Теперь нет.

– Я имею в виду работу.

– На работе бывают трудные моменты. Хорошие люди погибают, а плохие греют руки. Сейчас у меня, судя по всему, не самое удачное время, но я думаю взять отпуск, на время отойти от своей деятельности.

– И чем заняться?

– Мог бы стать немцем. Разумеется, не сразу. Сначала стал бы поляком, потом восточным немцем и наконец чистокровным баварцем.

– Ты серьезно?

– Серьезно. Каждый день я буду одеваться в новый костюм и входить в твою жизнь, пока ты не скажешь: «Вот так должен выглядеть Аркадий Ренко».

– И не отпустишь?

– На этот раз нет.

Аркадий рассказывал, как дыхание северных оленей превращалось в падающие звездочки снега, говорил о ходе лосося на Сахалине, о белоголовых орлах на Алеутских островах и о водяных смерчах, поднимающихся в Беринговом море. Он никогда раньше не думал, сколько впечатлений дала ему ссылка, как большинство из них неповторимы и прекрасны. Воистину нет худа без добра!

На обед они взяли пиццу, приготовленную в микроволновой печи. Фантастика!

Он рассказывал ей, как первый порыв утреннего ветра в тайге шумно, словно взлетевшая стая скворцов, раскачивает миллионы деревьев. Рассказывал о горящих круглый год нефтяных факелах (оказывается, их видно даже с Луны); о том, как переходил с траулера на траулер по арктическому льду; о звуках и картинах, недоступных ни уху ни глазу большинства следователей.

Им подали красное вино.

Он рассказывал о рабочих на «склизкой линии» – темном трюме, в котором на плавбазе разделывали рыбу, говорил, что каждый из них думал по-своему, обладал фантазией, которую не сдержать никакой Сибири, никакой Камчатке.

Каждый из них высвечивался как личность, как отдельный мир…

Покончив с вином, они заказали коньяк.