Красная площадь

Рабочие устанавливают на площади последние металлические ограждения. На стенах зданий висят первомайские лозунги и щиты с гербами союзных республик. Туристы, прежде чем войти в Кремль через Спасские ворота, щелкают фотоаппаратами, не подозревая, насколько необычными кажутся их действия Симону, помнившему, что раньше это место было окружено мистическим ореолом, отделявшим Сталина от простых смертных. Его преемники не без основания первым делом открыли ворота, дав народу доступ в сады и дворцы. За этим первым актом последуют и другие. Он означал, что народ сызнова вступает во владение своим достоянием — государством, партией, самой страной…

На газонах лежит снег, но от земли уже пахнет весной. Симон сверху глядит на Москву-реку, — река и прилегающие к ней кварталы старинных купеческих домов чем-то напоминают Венецию. Река пожелтела, вздулась от талых вод. Причудливый небоскреб с колоколенками дает представление о масштабах города. Когда Симон поворачивает обратно, лучи заходящего солнца уже играют на золоченых куполах. На деревянной скамейке, задумавшись, сидит старик, сложив руки на набалдашнике палки. Черное поношенное пальто с воротником, отороченным истертым каракулем, — вот и все, что осталось у щеголя дореволюционных времен. Высохшие руки когда-то грубо расталкивали кучера, заснувшего на облучке, скрючившись от холода. Он выходил из модного ресторана, где обедал в зимнем саду с артисточкой из Большого театра, вокруг них услужливо вертелся татарин-метрдотель. Оркестр наигрывал вальсы. Они пили французское шампанское. А потом была война. Была революция и снова война.

Юные солдаты под водительством молодого офицера осматривают сады и музеи, толпятся, хватают друг друга за ремень. У одних узкоглазые лица — они явно родом с Дальнего Востока. У других типично русские — широкий нос, румянец, веснушки. Есть здесь и армяне — смуглые, с пробивающейся черной щетиной на щеках. Увидев свадебный кортеж, остановившийся у ярко раскрашенной церкви, они широко улыбаются, обнажая белые, как фарфор, зубы. Свадьба очень чинная. Молодая в белой шапочке, жених, послюнявив ладонь, старается пригладить непокорную прядь. Они застыли перед фотоаппаратом. Никто не смеется. «Я очень доволен, — думает Симон, — рад тому, что все происходит именно так. Жаль, что я не привез с собой Лоранс. Нет, пожалуй, не стоило. Никому, даже ей, я не смог бы объяснить чувство, которое испытываю здесь. Во всем мире не найдется двух человек, которые вкладывали бы одинаковый смысл в такие слова, как «Красная площадь». Помню, я как-то сказал Лоранс: «Я долго считал Красную площадь землей обетованной. И очень обрадовался, когда там открыли универмаг».

Через полчаса в гостиницу придет Саша. По телефону он сказал Симону, что живет не особенно далеко. В его прежнем бельвильском говоре появился какой-то иной акцент. Интересно, какое бывает ощущение при встрече с человеком после двадцати лет разлуки? Симон впервые получил от Саши письмо осенью 1957 года, когда написал ему, что собирается приехать, причем не особенно рассчитывал на ответ. Вторично он написал ему этой весной, сообщил, что приезжает.

Правая сторона Красной площади, если смотреть от собора Василия Блаженного, огорожена в связи с предстоящим праздником, и подойти к универмагу нельзя. Симон издали разглядывает восковые фигуры манекенов, задрапированных в платья. Витрины продовольственных товаров своим подчеркнутым изобилием наводят на мысль о пиршествах и напоминают рекламные объявления некоторых французских ресторанов прошлых времен, где на фоне всякой снеди был изображен улыбающийся посетитель с повязанной вокруг шеи салфеткой, с ножом и вилкой в руках, готовый ринуться в атаку на расставленные перед ним яства. Раньше в здешних витринах красовались диаграммы, полотнища красной материи, портреты и бутафорские колбасы. Он помнит слова Саши: «Ты понятия не имеешь, как дорога нам стоит этот хлеб». Посольства слали донесения о состоянии тяжелой промышленности, но о шампанском, надо полагать, ничего не писали. Наблюдателям было невдомек, что советское шампанское — это не просто вино, но и провозвестник новых времен. Отныне можно отмечать праздники, и теперь их ждут с нетерпением. «Скоро мы будем смотреть на все не просто глазами сердца и не только в надежде на будущее. Нам не придется больше оправдывать жалкие витрины, где одинокий кусок материи лежит среди подтяжек и кусков мыла, наводя прохожих на грустные размышления». Симон смотрит на ноги прохожих. Он вспомнил, что давно, еще до своей первой поездки в СССР, видел в газете иллюстрированный очерк: репортер запечатлел на пленке обувь, которую носили летом москвичи. Никогда еще повседневная жизнь одного народа так не занимала человеческое воображение. Каждый стремился разгадать будущее мира, вглядываясь в сандалии, башмаки и сапоги на снимке. И никогда еще объективный репортаж не был столь условным. В витринах магазинов, в заснятой обуви каждый видел лишь то, что подсказывали ему вера или неверие, любовь или ненависть.