Красная площадь

Оба молчат. Музыка прекратилась, потом зазвучала вновь. Симон ищет взглядом Камиллу. Он не видит ее. Ему становится стыдно, и он перестает ее искать. Теперь тревога его переместилась куда-то выше, в виски. Она сродни той, что не покидала его в иные дни во время оккупации. Он узнает это чувство.

— До войны, — говорит Майор, — была у меня девушка, которую я любил. Я учился, она тоже. Жить вместе мы не могли. У меня была комнатенка в университетском городке. Вечерами приходилось допоздна работать. У меня не было денег. Я говорил себе: «Ты не имеешь права портить ей жизнь». Время от времени она спрашивала: «Ты не возражаешь, если я пойду пообедать с таким-то?» Я говорил: «Нет, конечно». Потом она рассказывала мне об этих встречах: «Мы пообедали, а затем немножко потанцевали. Ты не против?» Я говорил: «Нет». А что еще я мог сказать? В такие вечера я не в состоянии был работать… На душе у меня лежал камень. Я страдал физически. Понимаешь?

— И ты возненавидел ее?

— Нет, нисколько. Я ее любил. Мне хотелось быть справедливым. Я бы скорее сдох, чем попросил ее никуда не ходить. Иногда днем я специально отправлялся посмотреть на кабачки и рестораны, о которых она мне говорила. Вот это любовь!.. Когда доходишь до того, что читаешь вывешенное у ресторана меню, словно это письмо от ее субъекта, которое ты нашел… и читаешь его только потому, что это меню она смотрела с другим… Даже сейчас, хотя я забыл ее и все уже кончено, есть места, куда я не могу ходить. Физически не могу… Если бы я встретил ее, я бы остался равнодушен. Она мне безразлична. Но если бы, скажем, я зашел в «Пикадор», мне бы тотчас представилось, что она сидит в зале под бандерильями с каким-то парнем, который держит ее руки в своих… В ее отсутствие я уходил из дому, потому что не мог работать, и шагал вдоль ограды парка Монсури, по улицам, прилегающим к Обсерватории — там еще есть что-то вроде мечети, — и терзался, терзался. Вот почему Бювар вывел меня из себя. Я выглядел глупо. Я знаю. Ну и пусть… Так или иначе, я должен был выговориться. Ты меня, конечно, понимаешь…

— Да, — отвечает Симон. — Так она ходила в «Пикадор»? Чудно!

Клара возвращается к столу, красная, запыхавшаяся.

— A-а, вот и ты, мой зайчишка! Какой же ты все-таки глупыш!

Она проводит пальцами по его усам. Зайчишка смеется. Он возвращается к жизни. Подзывает Бюзара и всех остальных. Все спрашивают: «Что будем делать дальше?»

— Поедем на Монмартр в колымаге Бюзара…

— Ты едешь с нами?

— Нет, — еле слышно отвечает Симон, — я занят. К тому же и Камилла куда-то исчезла.

— Оставь ее в покое, — говорит Бюзар. — Ведь сегодня Четырнадцатое июля. Она же не мешает тебе. Вот и ты не мешай ей. Соблюдай правила игры.

— Это меня утомляет.

— В таком случае забудь о ней. Уезжай. И не возвращайся. Ты губишь себя. Я наблюдал за тобой, пока Майор рассказывал тебе свою историю. Я тоже знаю эту его историю. Но для него уже все кончено. Для него это уже стало простым воспоминанием. Он выздоровел. А ты нет…

Он оборачивается — живой, веселый, похожий скорее на дрозда, чем на луня, думает Симон и внезапно начинает мечтать о том, как бы ему хотелось достичь такой непринужденности и «вырвать из сердца (именно так он подумал) сентиментальный вздор».

— Значит, ты с нами не едешь?

Симон качает головой.

— Я же сказал, что нет. Я занят.

— Только обещай мне, — говорит Бюзар, — что ты не будешь шататься по танцулькам с разбитым сердцем…

Он сморкается, поднимает голову, искоса смотрит на Симона. В глазах его загорается огонек. Одним духом он выпаливает:

— А машины Марко нет на месте.

— А-а, — говорит Симон, и сердце у него так бьется, что даже голос дрожит. — У Марко есть машина? Я не знал…

— Он не часто ею пользуется. Это «мерседес». Он привез ее из Германии. Ну а когда у человека есть машина, он может позволить себе что угодно…

Симон поджимает губы. Он не осмеливается поднести сигарету ко рту из боязни, что Бюзар заметит, как дрожат у него пальцы.

— А ты бываешь порой изрядным подлецом. Тебя это забавляет?

Но он произносит это отнюдь не оскорбительным тоном. Это даже не упрек. Просто констатация факта.

Бюзар пристально смотрит на Симона. Он кладет ему на плечо очень худую руку с длинными пальцами.

— Нет, не забавляет, — говорит он. — Я питаю слабость к тебе. И хочу тебе помочь.

— В чем же?

— Хочу помочь тебе перерезать пуповину.

Майор успокоился и мирно покуривает трубку; Клара красит губы и прикусывает их, чтобы ровнее легла помада. — Спасибо, — говорит Симон, — но мне не нужна повивальная бабка.

Бюзар весело взмахивает рукой, как бы говоря, что у него своя философия жизни, что впереди вся ночь и что он ждет от нее только удовольствий.

„МЕРСЕДЕС“