Красная площадь

Прежде чем ответить, Петер дважды невозмутимо на него посмотрел.

— Борис Бенц среди преступников не числится. Фактически мы знаем только, что, согласно данным службы регистрации автомашин, у Бенца светлые волосы, карие глаза, что родился он в 1955 году в Потсдаме и что он не носит очков.

— Женат?

— На Маргарите Штейн, советской еврейке. Данные на нее?

— Для начала хватит медицинских данных, данных об уплате налогов, месте работы и о прохождении военной службы.

— Потсдам находится, вернее, находился в ГДР. Понимаете ли, теперь мы все в одной Германии, но многие восточногерманские документы еще не перевезли в Бонн.

— А как насчет телефонных разговоров?

— Тс-с… Законом запрещена запись телефонных разговоров без решения суда. У нас здесь законы строгие.

— Понятно. Кроме того, есть таможенный контроль. Вы у них не наводили справки?

— Бенц может быть дома, а может находиться и где-нибудь в Западной Европе. После создания ЕЭС паспортного контроля, по существу, нет.

— На каких машинах он ездит? — спросил Аркадий.

Поддаваясь игре, Петер улыбнулся.

— На его имя зарегистрирован белый «Порш-911».

— Номерной знак?

— Не думаю, что я вправе давать более полную информацию.

— Что тут такого? Позвоните в Потсдам и запросите сведения оттуда.

— Для частных нужд? Это совершенно недопустимо.

У обелиска, в отличие от московских кольцевых развязок, машины не мчались с космической скоростью. В Москве, особенно зимой, грузовики и легковые машины громыхали по перекрестку с управляемостью диких быков. Здесь же водители, велосипедисты и пешеходы, казалось, получили распорядок на весь день. Словно дом отдыха размером с город. Петер улыбнулся, будто ему предстояло целый день развлекаться.

— Много здесь убийств? — спросил Аркадий.

— В Мюнхене?

— Да.

— Бывают пивные убийства.

— Пивные?

— Во время осенних праздников бывают порой пьяные стычки. Случается, кого-нибудь убивают.

— И эти убийства не похожи на водочные?

— Знаете, что говорят в Германии о преступности? — задал вопрос Петер.

— Что же?

— Говорят, что она противоречит закону, — ответил Петер.

Аркадий узнал деревья Ботанического сада. Как только «БМВ» остановилась у светофора, он вышел, затем вернулся и сунул в карман Петеру листок бумаги.

— Здесь номер факса в Мюнхене. Узнайте, кому он принадлежит, если это не противозаконно. На другой стороне номер телефона. Позвоните мне по нему в пять.

— Ваш номер в консульстве?

— Меня там не будет. Это частный номер. «Моя личная минута в будке», — подумал Аркадий.

— Ренко! — крикнул Петер Аркадию, когда тот уже был на тротуаре. — Держитесь подальше от банка.

Аркадий шел не останавливаясь.

— Ренко! — прокричал Петер вдогонку. — Передайте Федорову, что я сказал.

Аркадий купил мыло и веревку, вернулся в пансионат, выстирал рубашки и белье и повесил сушиться. С нижнего этажа доносились дразнящие запахи сдобренной специями баранины. Есть, однако, не хотелось. Им овладела такая апатия, что он еле двигался. Он постоял у окна, глядя на улицу в сторону стрелочных путей и следя за лениво маневрирующими поездами. Рельсы блестели, как след улитки, — наверное, сразу пятьдесят параллельных линий и столько же стрелок, переводящих локомотив с одной линии на другую. Как легко и незаметно для себя человек движется параллельно той жизни, которую он думал прожить, а потом — спустя годы — прибывает к месту назначения и видит, что оркестр ушел, цветы завяли, любовь осталась в прошлом. Лучше быть дряхлым и сгорбившимся, опирающимся на палочку, чем просто так вот опоздать.

Он повалился на кровать и сразу же погрузился в тяжелый сон. Ему снилось, что он в локомотиве. Он машинист, обнаженный до пояса, сидящий в кабине с приборами и рукоятками. За окном летит синее небо. На плече — легкая женская рука. Он не поворачивает головы, опасаясь, что ее там не окажется. Они едут по берегу моря. Локомотив идет без рельс, вздымая песок. На волнах вдали играют, отражаясь, солнечные лучи. Прибрежные волны лениво накатываются друг на друга и исчезают в песке. Над волнами носятся прекрасные чайки. Ее ли это рука или только воспоминание о ней? Он радовался тому, что не надо оглядываться и что можно поддерживать движение поезда одним усилием воли. Но колеса со скрежетом останавливаются. Солнце садится. Волны поднимаются черной стеной и уносят с собой дачи, автомашины, милиционеров, генералов, китайские фонарики и праздничные пироги.

Аркадий в панике открыл глаза. Он лежал в темноте. Поглядел на часы: десять вечера. Он спал десять часов, проспал звонок Петера Шиллера, если только тот звонил.

Кто-то стучал в дверь. Он поднялся и смахнул с веревки развешенные сушиться рубашки и брюки.

Он не узнал гостя — грузного американца с торчащими жесткими волосами и выжидательной улыбкой.

— Помните меня? Я Томми. Прошлой ночью вы были у меня на вечеринке.

— А, вы были в каске. Верно? Как вы меня разыскали?

— Узнал у Стаса. Я не отстал от него, пока он мне не сказал, где вас искать. А потом стучал в каждую дверь, пока не нашел вас. Можно поговорить?

Аркадий впустил его и стал искать рубашку и сигареты.