Красная площадь

— В случае если организатором всех ограблений является сам Скороход или его начальник охраны, меня, конечно, попытаются убрать, — согласился Клим. — И сделать это легче всего во время задержания Твердохлебова. Убит в перестрелке, и вся недолга. И все участники событий будут петь в один голос, что собственными глазами видели, как меня застрелил не кто-нибудь, а именно Твердохлебов. Ну а наша контора на что? Хватит им даром хлеб есть, пускай поработают! Посидят в засаде и, если кто-то и впрямь попытается сделать мне больно, выскочат, как чертик из табакерки: вы не ждали, а мы — вот они! И свидетели будут квалифицированные и непредвзятые, и Твердохлебов, если что, не сумеет в очередной раз уйти. И в самом крайнем случае моя геройская гибель на боевом посту не будет напрасной, — заключил он довольно патетическим тоном, из чего следовало, что к перспективе своей «геройской гибели» агент относится весьма и весьма скептически.

«Ну да, — подумал генерал, глядя, как Клим скупыми глотками допивает кофе, — тому, кто уже несколько раз умирал и снова воскресал, немудрено уверовать в собственное бессмертие. Как в песне поется: смелого пуля боится, смелого штык не берет… Эх, если б и впрямь так было! А то ведь сколько их, смелых и отчаянных, уже в земельке косточки парит, и сколько их еще туда ляжет…»

Впрочем, высказывать эти мысли вслух он, конечно же, не стал — во-первых, из суеверия, а во-вторых, потому что угроза смерти была неотъемлемой частью их работы, о которой было не принято говорить.

— Ладно, — сказал Федор Филиппович, — людей я обеспечу. Перекроем все щели, так что мышь не проскочит. Говори, когда и где.

— Завтра, — сказал Клим, посмотрел на часы и поправился: — То есть уже сегодня, в десять тридцать, возле дома Скорохода.

— И что там будет?

— Там будет торжественная отправка коллекции господина Скорохода в хранилище банка «M-Центр», где она будет находиться до момента открытия аукциона.

— И Скороход согласился на такой риск? — усомнился Потапчук.

— А риска никакого не будет, — заявил Клим. — Картины останутся на своих местах, в квартире, за семью замками. Грузить будут тщательно, по всем правилам упакованный картон или, быть может, подрамники с пустыми холстами. Только знать об этом будут всего три человека: Скороход, вы и ваш покорный слуга.

— Недурно, — подумав минуту, сказал Федор Филиппович. — Ей-богу, в этом что-то есть, хотя… Ну ладно. Люди будут.

— Только я вас очень прошу, Федор Филиппович, — умоляющим тоном произнес Неверов, — сделайте так, чтобы ребята не переусердствовали. Твердохлебов нужен живым, от его тела нам никакого проку.

— Само собой, — строго сказал генерал.

— Ну конечно, — иронически поддакнул Неверов. — Хотите еще кофе?

— Какой к дьяволу кофе во втором часу ночи? — отмахнулся Федор Филиппович и тяжело, по-стариковски, поднялся из кресла. — А потом лежи и до утра потолок разглядывай… Нет уж, благодарю покорно! Сам не буду и тебе не советую. Лучше выспись, полуночник, а то завтра, гляди, Твердохлебова прозеваешь.

— Не прозеваю, — с уверенностью, которой вовсе не испытывал, заявил Клим.

Павел Григорьевич прошелся напоследок по комнатам, превращенным в подобие картинной галереи, словно прощаясь со своими сокровищами или проверяя, не исчезли ли они за те полчаса, что он сюда не заглядывал. Железные пластинчатые шторы на всех окнах были опущены и заперты на замки, так что, когда Скороход перед уходом из очередной комнаты гасил свет, помещение мгновенно погружалось в беспросветный мрак. После этого Павел Григорьевич всякий раз закрывал за собой дверь и запирал ее на ключ, а ключ клал в карман пиджака. Это были смехотворные предосторожности, но каждая запертая дверь могла задержать потенциальных грабителей хотя бы на пару секунд, а пара секунд в некоторых ситуациях решает все.