Красная роса

Затем он вернулся на привокзальную площадь и долго сидел на пригреве, глядя на тающие облака и прислушиваясь к голосу репродуктора. Говорили о тревожном положении в Германии, об обращении Тельмана к немецкому народу, о военных маневрах в Японии, о новых стройках на Урале, о подготовке к Первому Всесоюзному съезду советских писателей…

После короткой паузы зазвучала увертюра бетховенского Эгмонта.

Следя за ней, Сергей прислушивался к самому себе и все больше чувствовал, что оживает для новых мыслей, новых чувств. И, всматриваясь в разгуливающих или сидящих в глубоком раздумье пассажиров, в их лица и спины, слушая их смех, мирный говор, он ловил себя на том, что он не только смотрит, но и старается представить себе, о чем люди думают, чем живут, чего они хотят. И когда они улыбались, задевали друг друга шутками, Сергей тоже невольно улыбался им. А если на их лицах видел грусть, он хмурил брови. В нем поднималась волна какой-то особой, непривычной нежности. Что-то непостижимое было в этом новом посвящении его в жизнь.

К нему словно снисходила другая, им еще не испытанная любовь и огромное спокойствие.

«Человек противоречив, — подумал Сергей. — Написать об этом, об этой музыке, об этой нежности, о себе, о пути к высшим человеческим ценностям, — разговаривал он с самим собой, — и любить, верить, страдать, рисковать, понять, чтобы каждое слово было отмечено печатью достоверности, чтобы на каждом слове лежала правда воображения…»

Музыка смолкла. Сергей продолжал сидеть взволнованно-сосредоточенный.

И вдруг, как в озарении, в какие-нибудь несколько минут он увидел то, что жило, билось в нем, но что никак охватить не мог. Он тихо, счастливо засмеялся. И все прожитые за год дни, дни забот и тревог, радости и веселья, смуты и уныния, приобрели в нем свой особый смысл, новую ценность…

Потом наступил тихий — алый снизу, зеленый сверху — апрельский вечер, озарив все вокруг светлой и праздничной грустью. Прелесть горизонта, дальних далей, точно сошедших со старинной картины, будила в душе тоску по матери, по дому.

Когда стемнело, Сергей вошел в станционный зал с полукруглыми окнами и рядами скамеек. Все места были заняты. Но какая-то добрая душа подвинулась и пригласила его сесть.

Вскоре пришла ночь. Двери перестали хлопать, и в зале остались только глухой говор, легкий храп и сонное тиканье стенных часов. «Ску-чай, ску-чай, ску-чай…» — будто говорили они.

Часы показывали половину двенадцатого.

Он взял рюкзак и вышел на перрон. И его обдало свежестью ночи, запахами тающего снега, угля, земли и степи. Поддувал мягкий ветерок, и вдали мигали сигнальные семафоры.

У палисадника он опустился на скамейку, положил голову на рюкзак и, прислушиваясь к приглушенным покрикиваниям маневровых паровозов, изморенный ходьбой, ожиданием, волнениями и мыслями, мгновенно и крепко задремал…

Очнулся Сергей от прикосновения чьей-то руки к его плечу и голоса:

— Товарищ, проспите поезд.

Сергей поднял голову:

— Куда? Какой поезд?

— Магнитогорск — Москва.

— А мне в другую сторону… — сладко потянулся Сергей и нечаянно локтем задел соседа: у того из руки выскользнула булка.

— Простите, ради бога, — взмолился Сергей, впервые посмотрев на мужчину.

— Да ничего. Ничего. Вы спали как сурок, зря я вас разбудил, — сожалел мужчина и достал папиросы. — Курите?

Закурили. Сделав полную затяжку, мужчина проговорил:

— Хорошая нынче весна…

— По какой же примете?

— Степь дышит, как молодая роженица, — лукаво улыбнулся мужчина.

Сергей покосился на соседа. Лицо смуглое, сухое, морщины резкие, какие бывают обычно у человека, работающего под открытым небом. Но в то же время короткое драповое пальто с воротником, шапка из черного каракуля. Всем обликом смахивает скорее на интеллигента.

— Степь дышит, как молодая роженица… Хорошо, — одобрил Сергей. — А я вот сегодня, — вспомнил он свое, — наблюдал за почками… и мне казалось, они жмурятся на солнце и сладко всхлипывают.

Лицо мужчины засветилось благодушной улыбкой.

— Наверно, — сказал он, — иногда как бы прожектором освещается то, чего ты до этого не видел.

— Это точно, — согласился Сергей.

Вдали длинно прогудел паровоз.

— Далеко едете? — поинтересовался мужчина.

— Обратно, в совхоз.

— Почему «обратно»?

Сергей, чуть помолчав, признался:

— В армию не взяли.

— Вот как. Болезнь?

— Глаза подвели.

— Из какого же вы совхоза? — тоном сочувствия спросил мужчина. — Я тут, можно сказать, каждое село знаю. Моя родина.

Сергей назвал свой совхоз.

— А кем же работали?

— Главным зоотехником.

Мужчина вдруг заметно подался к Сергею:

— Чекмарев?.. Сергей… Иванович?

— Да… — поразился Сергей. — А вы кто?

— Гайсин моя фамилия, — сказал мужчина. — Вот еду в Зиянчурино, секретарем райкома.

— Вот те на! — воскликнул Сергей. — А я сперва было почему-то подумал, что вы скотовод. Откуда вы меня знаете?

— Всему виной ваше письмо академику Иванову. Вы писали о положении в районе.

— Неужели письмо дошло?

— Академик с письмом пришел к нам, в Наркомзем. Это письмо перевернуло и мою жизнь. Был в Уфе на утверждении…