Красная роса

Группу повел сам Мурзин. Я тоже примкнул к ней, не хотел отрываться от Степанова. Вместе были в лагере, вместе бежали, если погибать — тоже вместе.

Шел сильный дождь, порывами бил ветер. В кромешной тьме мы подошли к речке у границы. С вечера там нас поджидал Гаша. Прошептал:

— Патрули с собаками прошли пять минут назад, через пять вернутся.

Мы вскинули автоматы и след в след проскочили линию. Нырнули в лес. Выстрелов сзади не было. Но я боялся собак. Впереди шел Мурзин, за ним Гаша — проводник, я, радистка Саша, Степанов замыкал. Мы держались в двух шагах друг от друга и, несмотря на полнейшую темень, угадывали и не теряли друг друга. Вдруг Мурзин остановился. В чем дело? Я чутко прислушался. О, господи… перед нами тихо скулят собаки и немцы разговаривают. Я крайне подивился слуху Мурзина. Как же он услыхал, а мы нет?.. Без него мы бы определенно влипли. Повернули — и в гору. Пошли гуськом по скалистому гребню. За каждым поворотом могли ударить пулеметы. Мурзин как-то мне сказал: «Я не люблю, когда высмеивают врага и зубоскалят перед боем». Я вспомнил про это, когда в хвосте отряда послышался смех. Мурзин повернулся:

— Кто? — спросил шепотом.

Подошел Костя Арзамазцев:

— Я. Тут я анекдот…

— Я бы тебя расстрелял… но не здесь, — прошипел Мурзин, снял с пожилого чеха тяжелый рюкзак и повесил Косте на свободное плечо: — Неси. До конца!

Вел он нас по топям, по бурелому, по кручам. Гнал и гнал. Жестоко и безжалостно. Тащили себя и груз, как волы в упряжке. Сердце у меня работало с перебоями. Шаги стали неверными. В глазах уже все расплывалось. «Дай, дай людям передохнуть, черт, души в тебе нет!» — крыл я его уже вовсю про себя и в то же время минутами боялся, как бы кто-нибудь не взбунтовался против него. Сказать слово никто не решался. Шли, подавленные бессилием. И только один Мурзин шел и шел впереди, держа наготове автомат…

На второй день утром начали взбираться на гору Княгиня. По осклизлой крутизне. Цеплялись за ветки, даже за стебли травы. И вот, наконец, взобрались, дошли до цели, до заколоченного туристского домика. Все дышим судорожно, смотрим друг на друга. Щеки у всех ввалились, под глазами синие круги, а одеты кто во что: одни в пальто и мерлушковых шапках, другие в плащах и шляпах, а третьи в мундирах с чужого плеча, скособоченных ботинках… Потом молча обнялись, загалдели. Мы живы, мы добрались!

Вечером, после сна, Мурзин собрал всех. Долго помолчав, сказал:

— Содруги… спасибо всем. — Опять помолчал, и будто самому себе: — Как же наши там? Как Ушияк?.. Надо помочь. Это наш долг. Я делю отряд на три группы. Командиры: Ян Мелик, Степанов и я. Поблагодарим содруга Гашу за его помощь. Я его отпускаю домой. Всем готовиться в путь. — Меня задержал: — Василь, извини, брат… тебе придется идти обратно. Пусть Ушияк ведет остальных. Укажешь дорогу.

— Слушаюсь, капитан! — Я отдал честь.

Он вяло усмехнулся и жестом велел сесть. Я сел. Ждал, что он скажет. Молчание затянулось. Я искоса глянул на него и оторопел. У Мурзина по лицу текла слеза… Мы ничего не сказали друг другу. «Юноша, совсем юноша, — подумал я. — Нет, тут не жестокость… Он зажал душу в кулак. Страх поражения, трагедия на поляне гнали его. Беспощадность, если она от желания спасти людей — несомненно лучше жалости. Она, жалость, на войне часто оборачивается бедой».

И первый раз за короткое наше знакомство меня невольно потянуло к Мурзину…

Три ударные группы, взрывая под городами Всетин и Визовицы железнодорожные мосты и эшелоны с техникой, стянули на себя силы с границы. И даже после этого остальная часть бригады дошла до горы Княгиня, чудом вырвавшись из окружения и потеряв один взвод. Прав был Мурзин: они не смогли бы пробиться сразу всей бригадой. Пойди они на этот шаг, были бы разгромлены и перебиты. А теперь же был совершен прорыв, для предотвращения которого гитлеровцы делали все.

Спустя два дня после перехода к ним в штаб прибежал лесник Ткач, предупрежденный о бригаде учителем Гашей, и сообщил, что на гору Княгиня собирается идти немецкий батальон. Дом Ткача стоял в пятнадцати верстах от лагеря. Заметая следы, партизаны сожгли туристский домик и ушли дальше в горы. Обосновались в горной лощине у бурной реки, отрыв за несколько дней — уже на зиму — землянки и бункеры.

А когда в конце октября к ним прибыли рабочие дружины, посланные подпольщиками, Ушияк и Мурзин создали два отряда во главе со Степановым и Грековским. И отправили их по Моравии и Чехии, чтобы развернули боевые действия. Мурзин остался с Ушияком на основной базе с отрядом из двухсот человек.

И через неделю началось… Взрыв за взрывом. Шернер, генерал-фельдмаршал, срочно отозвал из Словакии две дивизии СС, подавившие там национальное восстание. Гиммлер с Кальтенбруннером подослали в Моравию Отто Скорцени, матерого шпиона, который расправился в свое время с властителем Венгрии Хорти, похитил в сорок третьем году самого Муссолини. Головы Ушияка и Мурзина были оценены во сто тысяч марок. И сотни тайных агентов уже искали пути, чтобы пробраться в штаб бригады.