Красная роса (сборник)

двигалась будто по инерции. В одной из лощин, попав в непроходимую колдобину, она вовсе

остановилась, всхлипывающий мотор вмиг заглох.

Замерла рука у Белоненко. Горбатился, будто сломленный дремотой, Павло Лысак. Царила

тревожная тишина, сквозь которую слышалось даже, как дождевые капли, сорвавшись с веток и

листьев ближайших деревьев, падали в траву.

Не сразу Лысак открыл скрипучую дверцу, яростно хлопнул ею, спрыгнул в болото, утонул в

нем чуть ли не по колени, злорадно сообщил:

— Приехали! Станция Березай, кому надо… Тьфу!

— Что случилось? — сурово крикнул прокурорский бас.

— Машина сдохла.

— Как?

Люди зашевелились, поднимались на колени, настороженно озирались.

— Как все живое. Человек умирает, а это холодный металл…

Приговор Лысака обжалованию не подлежал.

Молча, со сдержанными охами люди вылезали в холодное месиво, выбирались на площадку,

выхваченную на песчаном холме скупым веером желтого света карманного фонаря.

Лысак уже в который раз обходил замершую полуторку, рычал стартером, вертел ручкой —

мотор молчал.

— Что ж… Придется пешком… Может, трактор какой… или быки…

Ему никто не ответил.

Отойдя несколько шагов, предусмотрительно посоветовал:

— Пешочком… До землянок рукой подать… Километров восемь…

И сам он, и его слова растаяли во тьме ночи.

Белоненко велел забрать все, что было в кузове, грузить на спины. Позвал Витрогона. Тот

замер перед комиссаром, еще более круглый, чем был на самом деле, увешанный со всех сторон

котомками, с дощатым ящиком на плече.

— Сторожка далеко?

— Не очень… Километр до просеки, а там по просеке, потом напрямик километра три. А что?

— Ведите.

Вытянувшись цепочкой, калиновские коммунисты вышли на партизанскую тропу.

VI

Качуренко немного постоял на одном месте и только тогда, когда стих рокот мотора, когда

чувство одиночества охватило его так, как не охватывало еще никогда, побрел через площадь,

пока еще сам не зная куда. Уже жалел, что не поехал со всеми вместе.

Поселок словно вымер. Раньше улицы Калинова патрулировали солдаты, в тихих уголках

прислушивались к ночи постовые. Теперь, он знал это хорошо, в поселке не осталось ни одного

солдата, никто не сообщал ему сегодняшний пароль.

Калинов, хотя и был райцентром и хотя калиновцы, не примиряясь с официальным

названием, меж собою упрямо называли его городом, все же напоминал просто большое село,

правда, село с давней историей и не менее давними традициями. Притаился в полесских лесах, в

стороне от стратегических дорог — добраться к нему, особенно зимой, было непросто. Видимо,

именно это обстоятельство и обусловило то, что в первые месяцы войны по его улицам

проходили только случайные части, преимущественно те, которые, претерпев потери и хлебнув

горя в боях, отбывали на переформирование или просто маневрировали, выходя из неравного

боя. Останавливались на день-другой, внедряли в соответствии с обстановкой порядки,

продиктованные войной, предупреждали руководителей района и население о комендантском

часе, под суровым секретом сообщали кому следует пароль. Вскоре незаметно, главным образом

ночью или на рассвете, исчезали неизвестно в каком направлении, уступая место новым

подразделениям.

На какое-то время невдалеке, вон там, за тем холмом, на равнине, которая после годового, а

то и после двухлетнего перерыва засевалась рожью, под самой березовой рощицей свила гнездо

небольшая эскадрилья истребителей. В поселке тогда утвердилось настоящее военное правление

хлопцев в фуражках с голубым околышем и эмблемой, на которой красовался пропеллер. Но

вспорхнули однажды утром быстрокрылые юркие самолеты, пророкотали над сонным Калиновом,

прощально взмахнули крыльями, ввинтились в небо, растаяли навсегда.

Где-то стороной, по широким дорогам, обходя поселок справа и слева, текли на фронт и с

фронта воинские подразделения на танках и самоходках, в машинах и телегах, пешком, целыми

колоннами и небольшими группами, упрямо обходили стороной, словно разгневавшись на

калиновчан.

Одиноким чувствовал себя в эту ночь на улицах Калинова Качуренко, одиноким и

встревоженным. Может быть, другие подразделения, чужие, вражеские, ненавистные,

подкрадываются к сонному поселку, подползают на машинах, на приземистых танках?

Качуренко был человеком зрелым, в юности прошел солдатскую школу, добровольно

вступив с группой комсомольцев в Красную Армию, три года служил, прошел не через один

фронт, принимал участие в десятках боев, отлеживался в госпиталях, выходил из них хотя и

исполосованным, но закаленным.

Приходился ровесником веку, пошел человеку сорок первый, когда в полную силу

расцветает человеческий организм, сполна раскрываются разум и умение воспользоваться

жизненным опытом, четко действовать в зависимости от обстоятельств.

После гражданской вернулся Качуренко в родной Киев, и не рядовым, а с несколькими