Красная роса (сборник)

смотрела на серую кочку, хотя и делала вид, что ей все это безразлично и что подобная прогулка

в лесу ночью с пленным солдатом непобедимого фюрера для нее обычная вещь, на самом же

деле никак не могла прийти в себя после того, как этот сорвиголова Спартачок бросился на

чужака.

— Думаешь, дядька Гаврило обрадуется твоему гостю? — спросила Кармен.

— Гаврило — не такой простак… — проворчал Спартак.

Серая кочка не подавала признаков жизни.

— Он не умер с перепугу?

Спартак пожал плечами, окликнул пленного:

— Эй, камрад? Ферштейн зи русиш?

— Никс ферштейн, — зашевелилась серая кочка.

— Жаль, — вздохнул Спартак. И чтобы доказать, что сам знает чужой язык,

поинтересовался:

— Ир наме унд форнаме?

— Ганс! Ганс Рандольф! — радостно доложила серая кочка и снова зашевелилась.

— Хипленг! — сурово приказал Спартак, лежи, дескать, если спрашивают твое имя, это еще

не значит, что тебе позволено и панибратствовать. Серая кочка покорно замерла, покрывалась

мельчайшими капельками росы, густо сеявшейся из молочной ночи.

Спартак, одетый легко — бабка кричала: надень кожух, — уже жалел, что не послушался

старших. Натягивал на покрасневшие руки коротенькие рукавчики, зябко горбился. Кармен,

наряженная в теплую, отороченную плисом по краям коротайку и в шерстяную кофту,

блаженствовала в тепле, даже спина взмокла, поэтому не сразу заметила хлопоты Спартака, а

догадавшись, что тот дрожит, спросила:

— Замерз, дружок? — И дальше въедливо: — Надо было на девчат не надеяться, не

согреют…

Спартак лениво ответил:

— Не очень-то разглагольствуй, а то бока намну…

— А пленник твой деру даст…

— Не даст… Уже прижился…

Так они разговаривали лишь бы о чем, а пленник внимательно прислушивался к каждому

слову, ничего не мог понять, сливались для него все чужие слова в одно.

Из молочной непроглядности снова донеслось петушиное кукареканье, на ближней сосне

пискнуло что-то живое, то ли зверек, то ли птица, видимо, какой-то из лесных обитателей уже

откликнулся на зов дня. Затем послышался собачий лай.

— Теткин Жучок, — уверенно сказала Кармен.

— Тише! — прикрикнул Спартак. Он ловил ухом, с какой именно стороны долетал этот

лай. — Подъем! — решительно скомандовал и встал первым. Серая кочка сразу же ожила. Ганс

без перевода понял приказ.

В лесной сторожке, еще не зная про гостей, пробужденные голосом Жучка насторожились.

— Кого-то уже несет, — недовольно проворчал Гаврило, натягивая штаны.

— Наверное, кто-то из хлопцев, — зевнула Приська.

— Не в ту сторону Жучок лает…

Опытный, всезнающий и всевидящий Гаврило знал, с какой стороны могут подходить

«хлопцы», а с какой кто-нибудь посторонний. Жучок предупреждал — идут не с той стороны.

— Может быть, заблудились, взгляни-ка, что за окном, дубов не видно.

Гаврило видел, какое молоко за окном, допускал, что «хлопцы» могли и заблудиться, но

знал и другое: сейчас только смотри да смотри…

Уже одевшись, взялся за крючок, задержался на минутку:

— А может быть, это… может быть, Прися, подадимся, пока не поздно, куда…

Тетка Прися с шумом спрыгнула с кровати, даже пол зашатался под нею, — была из Вовчьей

породы, — с упреком взглянула на мужа, фигура которого еле виднелась в предрассветном

мраке.

— Боишься?

— Да что ты! — возмутился Гаврило. — Не обо мне речь. За тебя тревожусь — что ни говори,

а баба…

— Сама знаю, кто я, а ты не забыл, для чего здесь посажен?

— Да оно так. Думалось, что, может быть, и не дойдут…

— Думалось-думалось… Иди вот и рассмотри, кого там несет… Время теперь такое, что всего

можно ожидать…

— Да иду же…

— Ну и иди, а то разговорился… бабу пожалел… Раньше не жалел, а тут разжалобился…

утешитель…

Только на широком, захламленном дворе, огороженном тщательно отесанными сосновыми

жердями, прибитыми к дубовым столбам в два ряда, окруженный своими конвоирами и одетыми в

какие-то несуразные одежды стариком со старухой, оглушенный лаем вертлявого Жучка,

который сразу же почувствовал в нем смертельного врага, наскакивал с разных сторон, хотя его

никто и не натравливал, Ганс Рандольф окончательно понял, что все, что с ним произошло, было

не сном, а самой ужасающей действительностью. И убедила его в этом старуха, похожая на

какое-то странное существо. На ней были огромные растоптанные сапоги, сшитые из старой

киреи, простроченные по бокам рыжими нитками так, что казалось, эти сапоги, были созданы из

густого нитяного плетения; сборчатая полотняная юбка, окрашенная ольховым соком и сшитая

из десяти кусков, покрытая старой клетчатой поневой, приданым покойной матери; могучую

округлую грудь и живот прикрывал рабочий передник; на голове, поверх очипка — носила его,

как и каждая порядочная молодица, до преклонного возраста, так как вовсе не считала себя

старухой, — торчал рожок-треугольник, образованный старым платком, который, по мнению

Гаврила, нисколечко не старил его подругу.