Красная роса (сборник)

правительства, украинская добровольческая армия под руководством подхорунжего Андрея

Мельника поднимает знамена.

На лице Качуренко с трудом обозначилась улыбка. И этого не пропустил внимательный глаз

Петра Халтура.

— Не верится?.. И в самом деле трудно поверить, уважаемые, в такое счастье. Украина

будет принадлежать украинцам…

И сразу же предостерег, сурово предостерег, стукнув по столу кулаком.

— Безусловно, не всем украинцам. Только достойным, Тем, кто навсегда забудет о

большевистских обещаниях, о службе-дружбе с русскими. «Универсалы» Хмельницкого новая

Украина отменяет раз и навечно… Вот так, уважаемые.

Петро Хаптур выговорился. Он считал, что нарисовал такую убедительную картину, которую

только сумасшедший мог бы отрицать. Андрей Качуренко вполне допускал такую мысль, что

Гитлер мог дать разрешение на создание марионеточного правительства Украины, которое

должно было стать орудием задурманивания, ослепления и разъединения украинского народа.

Понимал и то, что переводчик рассказывает об этом ему с Лысаком не по доброте душевной, не

потому, что он «украинец», а имея в виду свое. Поэтому молчал, тем более что его ни о чем не

спрашивали.

Павло Лысак сидел, откинувшись на спинку стула. Казалось, речь переводчика не задела

его сознания. И у Качуренко почему-то нехорошо, тревожно встрепенулось сердце — при

появлении Лысака почувствовал было себя уверенней, а тут сразу стало ему так одиноко, что

даже на душе похолодело.

Качуренко безнадежно клонил голову, минутный интерес к жизни, к людям снова куда-то

исчез, снова он стал безразличен ко всему, и все же хотелось одного — как-то спасти Лысака, он

молод, глуп, жизни не видел, не успел еще ничегошеньки сделать ни хорошего, ни плохого,

зачем же должен гибнуть преждевременно? Но как спасешь? Та Украина, которую обещает

Гитлер, рассчитана на послушных, согласных склонять шею, а Лысак имел непокорный характер,

воспитанный советским строем. Этот не покорится, будет бороться. Поэтому именно для этого

стоит ему спастись…

Петро Хаптур ходил по комнате. Может быть, засиделся, может быть, ноги затекли или

поясницу заломило, уже не молоденький.

Хаптур походил-походил, внезапно остановился перед Качуренко, покачиваясь на носках

сапог, сверлил его глазами.

— Плохи ваши дела, уважаемый Качуренко, ой плохи…

Качуренко в ответ только хмыкнул, звук застрял в горле.

— Не узнали Павла Рысака? Промолчали. Почему хитрите? Парень возил вас несколько лет,

работал на вас, а вы его не узнали, ай-ай-ай. Или, может быть, стыд глаза выел? Это же вы

кричали, что при советских порядках нет эксплуатации, а тем временем бесстыдно

эксплуатировали безродного… И не стыдно теперь людям в глаза смотреть?..

И снова заходил по комнате. А Качуренко болезненно думал: кто же это, какая скотина

донесла такое Хаптуру? Думал, открестившись от знакомства с парнем, как-то спасет его от

неволи, а теперь видел — напрасно.

Хаптур снова сел на стул, оперся локтем на уголок стола, прикрыл лицо широкой ладонью.

— Насильно втянули парнишку в свою бесчестную компанию, в преступную банду, а человек

только начинает жить. Теперь скажите, как с ним быть? Нам, новой власти, при новом порядке?

Как нам вести себя с такими Павлами?

Хаптур не требовал ответа. Он наслаждался собственным красноречием, пониманием того,

что оно огнем жжет душу Качуренко.

Андрей Гаврилович хотел бы не реагировать на эти слова, не слышать скрытого в них

издевательства. Сжав кулаки, стиснув зубы, приказывал себе молчать, притвориться

окаменевшим. Понимал, что крик, протест, ругань — оружие слабое, проявление отчаяния;

именно такой реакции, которая должна засвидетельствовать его бессилие, безнадежность,

ожидает хитрый враг.

— А наша истинно украинская власть, пан Стецько с его преосвященством митрополитом

всея Украины, заботится и о теле, и о душе украинцев, собирает, зовет их под свои знамена,

возвращает в лоно святой церкви все честное и искреннее украинство…

Снова повело Хаптура на проповедничество. Быстрей бы уж дообедывал комендант, быстро

бы пришел всему этому конец…

Конец? Что? Что он сказал? «Бросает кончик…» Кто, какой кончик? А-а…

— Вы, уважаемый Качуренко, не отрывайтесь от берега. Вильна Украина и вам бросает

кончик, подает спасательный круг. С кем и чего не случалось, не каждый может

руководствоваться собственными взглядами и жить по собственному желанию. Пришлось и вам

служить Советам… Не один вы такой. Главное, как кто служил… А то, что вы добровольно отдали

себя в руки нашей власти, — в вашу пользу…

Качуренко сделалось жарко, вдруг показалось, что стены в кабинете превратились в стенки

докрасна раскаленной печки. Так вот что он запел!

— Все будет зависеть от того, кто и как сумеет приноровиться к новой власти. Немцы это

любят…