Красная роса (сборник)

— Го! А это что за чучело такое? — спросила тетка Приська после того, как поздоровалась с

племянницей и внуком. — Где это раздобыли такого долговязого? Не немец ли?

Ганс видел, что речь шла о нем, и понимал, что эта аборигенка дивится его жалкому виду:

штаны не хотели держаться на веревочке, сползли чуть ли не до коленей и норовили опозорить

своего хозяина.

— В зубах держит?.. — не переставала удивляться тетка, а дядька Гаврило тем временем не

штанами Ганса интересовался, а настороженно косил на лес, бдительным глазом пробуя

заглянуть за молочный занавес, расспрашивал Спартака:

— Следом не идут? Вас кто-нибудь видел?

Тетка Приська, услышав этот вопрос, присоединилась к Гаврилу:

— На какого черта вы притащили сюда эту нечистую силу? Где вы взяли его, окаянного?

Спартак объяснил, что пленный немец является самым удобным способом для

транспортировки поклажи. Тетка уж было и рот раскрыла, чтобы высказать свое отношение к

такого рода затеям, но Кармен ее опередила, сказала, что Спартачок совершил подвиг — взял в

плен немца, который мог арестовать их самих.

— Вот тебе и Партачок! — довольно сузила и без того узкие, по-монгольски раскосые глаза

тетка. А я все думала — дитя.

Когда же услышала, что сестра Платонида велела в первую очередь передать привет какой-

то двоюродной тетке, так и пронзила глазом Гаврилу.

— А я же тебе говорила… Беги немедленно, зови Явдоху.

Гаврило закашлялся, быстро принялся сворачивать цигарку из такой крепкой и вонючей

махры, что ее слышно было в лесу за километр, а сам все посматривал в ту сторону, откуда

родственники притащили на подворье пленного.

Затем кивнул головой.

— Да придется, придется… Если не перебежали в другое урочище, они же теперь… они же

того… на заячьем положении.

Идти на розыски ему не пришлось. Уже совсем рассвело, бело-молочный туман стал похожим

на разведенную сыворотку, и из нее явилась знакомая фигура Саввы Дмитровича Витрогона,

который для Гаврила и Приси и поныне был самым высоким начальством.

Спустя какой-то час великий знаток истории древнего мира, интерпретатор всеобщей

истории человечества Гай Юлий Цезарь, а проще калиновский учитель Лан, старательно добывая

из памяти все слова и фразы немецкого языка, который он в свое время изучал, придирчиво

выспрашивал у обескураженного и оторопевшего Ганса военные тайны. Расспросили его о

вчерашней операции Кальта в лесу, узнали, что их партизанская база уже разрушена, а выдал ее

сам шеф Калинова.

— Неужели Качуренко? — даже задохнулся Нил Силович Трутень.

— Вранье! Провокация! — рассвирепел Агафон Кириллович Жежеря.

— Переспросите еще раз, — сурово насупив широченные брови, приказал прокурор Голова и

многозначительно переглянулся с судьей.

Переспрашивали, уточняли, допрашивали перекрестно — получилось одно: нежданных

гостей при вступлении их в поселок встретил именно шеф этого же поселка. И именно ефрейтор

Кальт официально сообщил солдатам, что шеф района, представитель самой высокой власти,

добровольно сдался завоевателям и начал им помогать.

— А мы здесь ждем! — сурово пробасил после глухой паузы Исидор Зотович Голова, слова

его прозвучали как самое суровое обвинение Качуренко.

Откликнулся Роман Яремович Белоненко. Его голос в утренней тишине прозвучал

незнакомо, по-новому, с командирскими нотками. Комиссар принимал на себя всю полноту

командования.

— Усилить охрану, организовать патрулирование. Мы с товарищем Кобозевым идем в

разведку, узнаем, в каком состоянии наши базы. Старшим в лагере остается товарищ Витрогон.

— А может быть, Витрогон лучше бы… Он дорогу в лесу знает.

— Дорогу покажет Гаврило. Витрогон, если что, выведет группу в надежное место.

Когда уже разведчики вышли из лагеря, Кобозев спросил:

— А с этим как? С пленником?

— Судить будем…

Вскоре над Гансом Рандольфом начался народный суд.

XX

В кабинет Цвибля неслышно вплыла секретарша, нежно проворковала:

— Цу миттаг эссен.

Ортскомендант Цвибль, не раздумывая, поднялся, направился к двери, за ним, почтительно

склоняясь, пошел Кальт, и только Петер Хаптер не сдвинулся с места. Может, не привык так рано

обедать, а может быть, еще и не заработал еду. Скорей всего, так и было, потому что Цвибль,

выходя, что-то ему пробормотал, он послушно кивнул головой.

Они остались в комнате втроем. Переводчик перешел за стол, но садиться в комендантское

кресло не посмел, замер на стульчике сбоку, оперся локтем на угол массивного стола.

Павло Лысак провожал коменданта из кабинета стоя.

— Прошу садиться, — сухо приказал переводчик.

Хаптер не торопился. Внимательно осмотрел собственные ногти, осторожно отодвинул от

края стола какие-то бумаги, посмотрел на окна, тоскливо покачал головой:

— Осень.

Проговорил таким голосом, словно единственной неприятностью было то, что в Калинов

пришла осень.

Павло Лысак тоже смотрел в окно, отметил, что осень в самом деле пришла на калиновские