Красная роса (сборник)

Чалапко стало стыдно за то, что набросился на нее с советами. Выходит, она не прятаться сюда

пришла… «Мы подсказали бы…»

Проглотил клубок в горле, ждал, что она скажет еще. А она так уверенно, так спокойно

попросила: «Рассказывайте, Софрон Прокопович. Обо всем расскажите, подробно».

Он рассказывал. И сам удивлялся, как много попалось ему на глаза. Начал с жалобы на

собственную судьбу и только вот сейчас словно со стороны посмотрел на свое положение и

невольно обрадовался, что именно эта женщина, появления которой он сначала испугался,

позвала его и выслушивает. Теперь будет не один, теперь будет знать, что делать, оказавшись на

такой должности, для чего делать и как делать.

После разговора они быстро и тайком разошлись в разные стороны, она понесла товарищам

чрезвычайно ценные сведения, а он — раздвоенную душу, которая с этого времени должна была

стать такой скрытной и гибкой, чтобы не сломаться…

По дороге Евдокия Вовкодав заглянула в два села, встретилась со своими сообщниками. Это

было крайне необходимо, хотя, может, и неосмотрительно. От Чалапко узнала: Качуренко в

когтях оккупантов. Как ведут себя оккупанты с пленными, да еще с такими, как Качуренко, она

знала. Из него будут выбивать все, что можно выбить. Андрей Гаврилович — человек из крови и

плоти… А гестаповцы — мастера своего дела… Скорее всего, он умрет, не проронив ни слова, не

выдав никого, а он знал всех, кто остался в подполье. А вдруг не выдержит?..

Надо было немедленно действовать. Кроме того, Чалапко сказал, что ему, как голове

районной управы, велено начать формирование отделов калиновской управы и подобрать во

всех селах старост из надежных и расположенных к завоевателям людей. Ответственность за их

надежность и за всю работу возлагалась на того же Чалапко.

Евдокия Руслановна вынуждена была принять меры, даже ни с кем не посоветовавшись, не

доложив предварительно о своих действиях товарищам. Теперь вот сидела на бревне, отдыхала…

Скоро будет видно, из какого материала скроен Качуренко и какие у него нервы. А пока она

проделала кое-какую работу в селах: через одних послала сигнал другим — тревога,

бдительность, готовность номер один. И еще кому следует посоветовала в сельские старосты, где

представится возможность, выдвинуть сообщников, своих людей.

Правда, ее больше всего беспокоило то, как отнесутся к этой самовольной директиве

товарищи. Поймут ли ее?

Отдохнув и налюбовавшись красотой осеннего леса, Евдокия Руслановна направилась в

лагерь. Чтобы не прокладывать лишнюю стежку, осторожно переступала через кусты

пожелтевшего папоротника, выискивала между засохшими стеблями мастерски замаскированные

грибы да и не заметила, как углубилась в чащобу, в смешанный лес, чрезвычайно опасный для

такой прогулки, — здесь трудно было предусмотреть, что или кто может подстерегать тебя за

ближайшими кустами, за густой стеной деревьев и зарослей.

Невольно остановилась и замерла. Еще не услышала ничего тревожного, а уже была

уверена, что в этом лесу она не одна. Затем слух ее уловил человеческие шаги, треск стеблей и

веток под ногами. Евдокия Руслановна ловко, как девушка, неслышно нырнула под куст

орешника, притаилась. Осторожно раздвинула перед глазами кусты, пристально всматривалась в

ту сторону, откуда могла подстерегать опасность.

На какой-то миг взгляд, как рентгеновский луч, выхватил из лесной чащобы фигуру —

голову в странной пилотке и белое пятно вместо лица, стоячий воротник формы… Немец… Она

замерла, вдыхая терпкий запах прелых листьев, грибов и живицы.

Шаги стали слышнее, раздвигались с шумом ветки деревьев, долетало сдавленное сопение.

Немец был не один…

— До каких пор с ним возиться? — прозвучало вдруг, и Евдокии Руслановне этот голос

показался знакомым…

— И правда, — откликнулся другой, и если бы этот голос не был таким тихим и хриплым, она

бы безошибочно узнала Ванька Ткачика.

— Хальт! — скомандовал первый голос. На какое-то время все стихло.

Ганс Рандольф послушно остановился, побледневший, со страхом смотрел на хлопцев.

Чувствовал себя обреченным, догадывался, что ведут его не на свадьбу, поэтому невольно

горбился, ждал выстрела в спину и не напрасно ждал, так как Ткачик и в самом деле по дороге

обдумывал, как лучше исполнить приказ, посматривал на его затылок и отводил глаза в сторону:

слышал, что гитлеровцы любят стрелять наших именно в затылок. Затылок Ганса был такой же,

как и у каждого человека, к тому же еще и по-мальчишески беззащитный.

«Пришел сюда, чтобы нас убивать!» — думал Ткачик, нарочно распаляя в себе ненависть.

Нет, он не будет стрелять ему в затылок. Он ему разрешит, если тот захочет, завязать глаза.

Встретившись с вопрошающе-обреченным взглядом Ганса, Ткачик подумал: «Ведь и у него