Читаем Красная роса (сборник) полностью

Насобирал его немало на своем веку. Не нашел нужных слов, хотя и жили они в душе, для

матери, не излил их и перед той, которую полюбил безумно, навсегда. Ушли в небытие самые

дорогие, самые родные люди золотой поры его юности. Аглая, неразгаданная и нераспознанная,

стала для него второй жизнью, затмила то, что было дорого сердцу. Но свои самые глубокие

чувства, самые лучшие слова она так никогда и не высказала вслух. Он не имел за это к ней

претензий, главным для него было понимание того, что эти чувства в ней жили, светились в

глазах, звучали в голосе, передавались ему с каждым нежным прикосновением.

Он не спешил разворачивать лист. Перед глазами встал перрон, открытая дверь вагона,

черная бездонность тамбура и лучезарная фигура Аглаи с прощально поднятой рукой. И

последние слова: «Хлеб в кошелке… там тебе…» И судорожное всхлипывание. И платок

батистовый у глаз… Померкло солнце, отдалилась радость…

Ага, хорошо, что вспомнил… Надо обязательно не забыть взять ее фото. И сделать это нужно

сейчас. И вдруг увидел: на стенке, где раньше красовалась его актриса в разнообразных позах,

только потемневшие пятна на месте фотографий. Все сняла со стенки, не оставила ему ни одной.

Он не удивился и не обиделся — знал, как ревностно оберегала она пусть и небольшую, но

славу. Искал на столах, заглядывал в опустевшие ящики — нашел даже собственную

фотографию в красноармейской одежде, островерхой буденовке, а изображения жены так и не

нашел.

Из соображений конспирации швырнул собственное изображение на тлеющие угольки,

безразлично проследил, как сворачивалась фотография, как нервно дернулось его же, Андрея,

юное лицо, и брезгливо отвернулся: не так ли в какой-то неуловимый миг исчезает и сам

человек?

Пройдясь по комнате, успокоился, развернул лист.

«Андре!»

Не Андрей, а Андре. Так она называла его во время первого знакомства. Видимо,

упрощенно-грубым показалось Аглае его имя. Сначала он считал, что у нее такая манера не

дотягивать последние звуки в слове. Тогда еще не знал, кто она, каких корней. Но уже когда

докопался, что была осколком случайно уцелевшего на обновленной земле старого, ненавистного

мира, — было поздно. Этот «осколок» глубоко проник в его душу, стал дорогим и незаменимым.

К тому времени он был уже сформировавшейся, зрелой, образованной и трезво мыслящей

личностью, уже не одними только эмоциями руководствовался, постиг, что самое прекрасное на

земле — человек, от какого бы корня он ни отпочковался.

Аглая была так беспомощна, так одинока и несчастна, так стремилась найти свое место в

жизни, опереться на чье-либо крепкое и надежное плечо.

«Вот и отцвела наша калина, отпели нам песни свои соловьи».

Всегда, от самого первого знакомства на Крещатике и до горькой разлуки, казалась ему

Аглая поэтической натурой. Откуда, из каких душевных глубин добыла она эти слова про калину,

про соловьиные песни? Их вынужденная разлука предстала перед ней как что-то страшное,

кромешное, и она готова была в своем воображении рисовать самой черной краской картины

будущего. Не в состоянии была понять одно: до их женитьбы этот «Андре» прошел такую школу

жизни, преодолел такие невзгоды, побывал в таких переделках, что подобное ей и не снилось.

Он не рассказывал ей об этом никогда, так как не любил ни вспоминать, ни кичиться прошлым.

Поэтому она не знала всех его глубин, недооценивала его жизнеспособности, решила, что,

оставаясь в тылу, он заживо ложится в могилу…

«Что бы ни случилось, как бы ни сложилась моя жизнь, но я навеки буду тебе благодарна,

буду преклоняться перед твоим мужеством, твоим рыцарским сердцем, твоим бескорыстием…»

Вот они, эти слова! Странные слова… Может быть, кому другому, какому-нибудь настоящему

рыцарю они и пришлись бы по вкусу, но ему… Не считал себя ни мужественным, ни

бескорыстным или настоящим рыцарем. Это он только казался ей таким, вернее — она хотела его

видеть таким.

«Ты, может быть, единственный увидел во мне человека и не из жалости, а из любви и

великодушия предоставил возможность быть человеком среди людей…»

— Дура! — добродушно ругнулся. — Нашла о чем…

«Ты, Андре, хорошо знал и видел, что я тебя никогда не любила, но ты никогда не подал

виду, никогда даже не упрекнул, не унизил, в твоей душе никогда не откликнулся зов твоих

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее
Чудодей
Чудодей

В романе в хронологической последовательности изложена непростая история жизни, история становления характера и идейно-политического мировоззрения главного героя Станислауса Бюднера, образ которого имеет выразительное автобиографическое звучание.В первом томе, события которого разворачиваются в период с 1909 по 1943 г., автор знакомит читателя с главным героем, сыном безземельного крестьянина Станислаусом Бюднером, которого земляки за его удивительный дар наблюдательности называли чудодеем. Биография Станислауса типична для обычного немца тех лет. В поисках смысла жизни он сменяет много профессий, принимает участие в войне, но социальные и политические лозунги фашистской Германии приводят его к разочарованию в ценностях, которые ему пытается навязать государство. В 1943 г. он дезертирует из фашистской армии и скрывается в одном из греческих монастырей.Во втором томе романа жизни героя прослеживается с 1946 по 1949 г., когда Станислаус старается найти свое место в мире тех социальных, экономических и политических изменений, которые переживала Германия в первые послевоенные годы. Постепенно герой склоняется к ценностям социалистической идеологии, сближается с рабочим классом, параллельно подвергает испытанию свои силы в литературе.В третьем томе, события которого охватывают первую половину 50-х годов, Станислаус обрисован как зрелый писатель, обогащенный непростым опытом жизни и признанный у себя на родине.Приведенный здесь перевод первого тома публиковался по частям в сборниках Е. Вильмонт из серии «Былое и дуры».

Екатерина Николаевна Вильмонт , Эрвин Штриттматтер

Проза / Классическая проза