Читаем Красная роса (сборник) полностью

предков, и я за это, сколько могла и как могла, платила тебе видимой верностью. Прости мне

этот чисто женский обман, без которого, наверное, не обходилась ни одна женщина и за который

нас, слабых дочерей Евы, не надо сурово судить. В этом виноваты не мы, а обстоятельства,

уготованные нам суровым бытием».

Сердце Качуренко то замирало, то гнало кровь тяжелыми толчками, он до конца не осознал

еще хитромудрую философию своей жены, но уже увидел — это последнее от нее письмо, это то

самое слово, которого он так ждал…

Пропустив несколько абзацев, выхватил тот, который бросился в глаза.

«Прости меня за все и пойми и поверь — не ударить тебя я хотела в трудное время, а

решила, что лучше даже в таких обстоятельствах обойтись с тобой честно и откровенно: не жди,

я не вернусь к тебе. Судьба послала мне любовь, подарила чувства, которых я не знала до сих

пор. Я проклинаю свою коварную судьбу, но выстоять, превозмочь себя, искалечить собственное

«я» бессильна… Прощай и не беспокойся, я под надежной защитой и в достойной…»

Машинально рука сжалась в кулак. Треснула, поползла между пальцами бумага.

— Евграф…

Вот к чему загадочные намеки Лысака: «Знали бы вы их, не очень-то восторгались бы». Что

ж, это правда. Мужья последними узнают об измене жен… «Жена Цезаря вне подозрений», —

любил вспоминать древнюю истину учитель Лан. Не имел ли он в виду современных ослепленных

«цезарей»?

Ежемесячно самодеятельный драматический коллектив Калиновского дома культуры ставил

новую пьесу. И классическую, и самую современную драматургию не обходил Евграф

Евграфович своим вниманием. Играл главные роли, счастливых и несчастливых любовников,

Аглая всегда была ему парой. И целовал ее, и ласкал, и на руках носил, и «убивал» — всякое

случалось между ними, но ни разу не возмутилось от ревности сердце Качуренко, не Аглая

ходила по сцене, а счастливая или несчастная героиня произведения. Он гордился талантом

жены, расценивал ее игру как благородное служение не столько музе, сколько делу воспитания

народных масс. Довоспитывалась…

Не усомнился, сразу же поверил, что беда, неожиданно свалившаяся на голову, реальность,

значит, и встретить се надо спокойно, как закономерный и неумолимый приговор судьбы.

Разумом осознал трезво — отмеренный, плугом отрезанный кусок его жизни остался позади,

впереди война, трудная борьба, возможно, и смерть, поэтому и лучше, что встретит ее вольным

казаком, некому будет по нему горевать и сохнуть. Сердце же этого не приняло. Оно должно

было болеть и сжиматься, оно должно было вынести такую нагрузку, на какую только способен

человек.

Он сновал по комнате, заглянул в спальню — широкая кровать, чуть видневшаяся в

полутьме, показалась похожей на гроб; остановился возле шкафа, по очереди открывал дверцы,

оставлял их неприкрытыми. Наткнулся взглядом на бутылку водки.

Откупорил поллитровку, наклонил над стаканом. Не заметил, как и через край плеснуло.

— Будь счастлива, актриса!

Пил, не ощущая вкуса водки. Даже подумал: может быть, вода налита в бутылку? Но вскоре

вынужден был даже схватить кусок хлеба, бросить в рот. Пожевал, проглотил, и сразу как-то

отпустило, мысли притупились, он безразлично махнул рукой.

Принадлежал Андрей Качуренко к тем людям, которых нелегко было поставить на колени

перед судьбой или заставить спасовать, покориться даже самому тяжелому горю. Сердце болело,

протестовало, а разум уже примирился, приказывал: будем жить по-новому.

Какое-то время, пошатываясь, ходил по комнате, потом — как был одетый — повалился на

диван, прижался горячим лицом к скомканной подушке, полежав, поднялся на локоть, вынул из

кобуры пистолет, положил под подушку.

На рассвете приснилось что-то невразумительное, болезненное, хотел и никак не мог

выпутаться из этого призрачного состояния. Показалось ему, будто бы в комнату набилось полно

непрошеных гостей, кричали что-то непонятное, он старался вслушаться, о чем речь, его

непочтительно подняли на ноги; раскрыв глаза, увидел каких-то незнакомцев с холодными

презрительными взглядами, в чужой зеленой форме, с черными автоматами поперек груди…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее
Чудодей
Чудодей

В романе в хронологической последовательности изложена непростая история жизни, история становления характера и идейно-политического мировоззрения главного героя Станислауса Бюднера, образ которого имеет выразительное автобиографическое звучание.В первом томе, события которого разворачиваются в период с 1909 по 1943 г., автор знакомит читателя с главным героем, сыном безземельного крестьянина Станислаусом Бюднером, которого земляки за его удивительный дар наблюдательности называли чудодеем. Биография Станислауса типична для обычного немца тех лет. В поисках смысла жизни он сменяет много профессий, принимает участие в войне, но социальные и политические лозунги фашистской Германии приводят его к разочарованию в ценностях, которые ему пытается навязать государство. В 1943 г. он дезертирует из фашистской армии и скрывается в одном из греческих монастырей.Во втором томе романа жизни героя прослеживается с 1946 по 1949 г., когда Станислаус старается найти свое место в мире тех социальных, экономических и политических изменений, которые переживала Германия в первые послевоенные годы. Постепенно герой склоняется к ценностям социалистической идеологии, сближается с рабочим классом, параллельно подвергает испытанию свои силы в литературе.В третьем томе, события которого охватывают первую половину 50-х годов, Станислаус обрисован как зрелый писатель, обогащенный непростым опытом жизни и признанный у себя на родине.Приведенный здесь перевод первого тома публиковался по частям в сборниках Е. Вильмонт из серии «Былое и дуры».

Екатерина Николаевна Вильмонт , Эрвин Штриттматтер

Проза / Классическая проза