Красная роса (сборник)

Качуренко привык к этому и легко угадывал настроение жены.

— Если корабли выдержат все тайфуны и штормы, они снова вернутся в свои гавани.

— А если не будет необходимости в возвращении? — Аглая Михайловна, прищурившись,

смешливым взором испепеляла мужа.

Он уловил этот взгляд и невольно вздрогнул.

— Странный разговор. Ты хочешь со мной поссориться? Нам необходимо расстаться на

время.

Аглая Михайловна глубоко вздохнула, погасила смешинку в глазах.

— В самом деле, какая-то чепуха… За плечами смерть, а я — черт знает о чем. Идешь в

армию?

— Не завтра, так послезавтра…

— Ах, да. В самом деле, расспрашиваю о таких вещах, как маленькая. У вас свои тайны, не

каждому позволено…

Он промолчал. Чувствовал себя неуверенно: знал свое задание, но не мог об этом сказать

даже своей жене. Она же знала его так, что легко чувствовала фальшь или недосказанность в

каждой фразе.

На рассвете они прибыли на станцию. Он мог и не провожать эвакуированных, приехал

только ради нее, но не хотел об этом говорить, делал вид, что прежде всего хлопочет об одном —

как можно скорее и удобнее устроить на случайный эшелон своих подопечных. Их было немного:

кроме Аглаи Михайловны жена первого секретаря райкома — она тоже держалась до последнего,

чтобы не сеять панику в районе, — и еще две женщины. Вместе с ними эвакуировался Евграф

Евграфович Давиденко, директор райклуба, то ли обладатель «белого» военного билета, то ли

«бронированный», — Качуренко тогда этим совсем не интересовался.

Станция, на которую они прибыли, — ближайшая к району, одна из тех незаметных, с

двумя-тремя колеями, скорее разъезд, чем станция, — в эти дни была многолюдной и шумной.

Уже не раз сюда наведывались вражеские самолеты, сбрасывали бомбы, но, к счастью, ни одна

из них не упала ни на колею, ни на станционные сооружения. Главное станционное здание было

возведено еще в те времена, когда прокладывалась железная дорога из Москвы на Киев и

Одессу.

Его обрамляли густые заросли акации, ровный строй высоких и гибких тополей, которые

каждой весной и ранним летом грозился срубить начальник, так как очень уж досаждал ему пух,

непрошено залетавший и в диспетчерскую, и в кабинет, и в вагоны маршрутных поездов. Но

проходили дни, пух развеивался, начальник успокаивался, забывал о своих угрозах, а тополя

росли себе, буйствовали под солнцем.

Над станцией, над окраиной поселка клубился серый подвижный туман, в небе сгущались

тучи, они то всплывали вверх, то снижались — и тогда начинало капать. С красными от

бессонницы глазами начальник станции с видом старого, выхваченного из ила сома, который как

раз собирался залечь в зимнюю спячку, слонялся по станции, а за ним гурьбой шли и штатские и

военные. Наперебой, поднимая настоящий базар, засыпали его вопросами, а он упрямо

отмалчивался, словно не слышал этого крика, что-то ворчал в ответ, а что именно — разобрать

было невозможно.

Андрей Гаврилович протиснулся к начальнику, преградил ему дорогу на правах старого

знакомого, поймал его сухую, как щепка, руку, поднял вверх, потряс ею, как механическим

придатком к человеческому телу, панибратски поздоровался.

Начальник равнодушно позволил трясти свою руку, затем исподлобья взглянул, и что-то

живое, лукаво-хитрое засветилось в его глазах.

— А-а… И наше вам… Каким ветром? Базируетесь?

Качуренко попытался отвести начальника в сторону от надоедливой толпы, хотел

перемолвиться словом наедине, как всегда делал это раньше, когда приезжал по делам сюда, на

тихую станцию, но ничего из этого не получилось. Начальник как только на миг останавливался,

так бывал уже зажат в тиски, из которых, кстати, и не спешил выбираться.

Шум, в котором с трудом можно было разобрать мольбу, вопросы, требования и угрозы,

перешел в густой рев. Начальник все это слушал, опустив тяжелую голову. Он проснулся, ожил,

блеснул глазами, вскинул вверх руку:

— Тш-ш!

Постепенно успокоился, попритих шум. Люди стояли покорно, не мигая смотрели на красный

околыш фуражки, ждали с надеждой.

— Тиш-ш! — повторил начальник.

И тишина наступила такая, что можно было услышать постукивание молотка, которым

обходчик обстукивал колеса вагонов; с верхушек акаций долетал стрекот сорок, на перроне все

замерло в напряженном ожидании.

— Тиш-ш! — еще раз, уже глуше, как паровоз, истративший весь пар, повторил начальник.

И только тогда хрипло, отрывисто и сердито стал рассказывать, что эшелоны, которых

ожидают все военные и штатские, с сегодняшнего дня на запад не пойдут. Пожаловался, что уже

устал все это повторять, и под конец добавил: на восток отправляется состав, который стоит на

запасном и будет подан под посадку, когда сформируется и будет проверен в соответствии с

инструкцией.

Толпа ответила начальнику клекотом и на глазах, как туман под порывом ветра,