Красная роса (сборник)

Сейчас машина чихала, тряслась, как в лихорадке, а Качуренко думал о разлуке с женой.

Почему она так холодно повела себя? Впрочем, кто разгадает женскую натуру, может быть, так и

следует расставаться, может, захотелось ей сыграть такую роль, ведь прирожденная же артистка,

любимица калиновской публики, лауреат не одной из областных олимпиад.

Незаметно косится Андрей Гаврилович на водителя. Лысак сидит твердо, уверенно, как

император на троне. Густой чуб, серый от пыли, тяжело спадает на узкий лоб, из-под крутых

надбровных дуг, густо заросших лохматыми волосами, не мигая смотрят вперед холодные серые

глаза, губы тонкие, крепко сжатые, на подбородке блестит вьющаяся поросль. Что-то медвежье,

дикое просматривается в увальне Лысаке. И может быть, это нравится Качуренко,

свидетельствует о необычайной силе и потенциальных возможностях водителя.

— Уехала наша мама…

— Уехала… — без энтузиазма раскрывает губы Лысак.

Качуренко в душе улыбается — не любит Павло женщин, уже не мальчик, в парнях ходит, с

Аглаей Михайловной они так и не нашли общего языка, все бросал на нее недобрые взгляды;

может, потому, что и она не воспринимала его глубоко замаскированные то ли дикость, то ли

обычное хамство.

— Как-то ей там будет… — проговорил Качуренко.

— А как? — ощетинился вдруг Лысак. — Не пропадет. Не дадут скучать. Во всяком случае,

не переживет того, что нам с вами придется.

— Это да, — вздохнул Качуренко. — Нам придется… Ты, Павло, все-таки молодец. Молодец,

что не женился. Душа спокойна.

Лысак бросает на Качуренко насмешливый взгляд, советует:

— Вы тоже не очень-то убивайтесь.

— Это почему же?

— Знаем их…

Качуренко вдруг становится весело.

— Сердитый ты на женский пол. С чего бы?

— Знали бы вы их, не очень-то восторгались бы.

— На что-то намекаешь?

Лысак крепко стискивает губы. Колеблется — говорить или промолчать?

— Мое дело телячье, — выдавливает наконец. — Дети родителям не судьи.

В этих словах уже прозвучало что-то загадочное. Качуренко сурово посмотрел на водителя:

— Что хочешь этим сказать?

— А ничего. Оправдываю свою холостуху — только и всего.

Дорогу переходила воинская часть. Возможно, кто и не заметил бы, но опытный Качуренко

сразу увидел: из боя выходила часть голодная, уставшая и сердитая. Высунулся из кабины, а тут

уже и капитан подступает. Небрежно козырнул, глаза острые, на лице суровая решительность,

неумолимость.

— Документы!

Качуренко не торопясь достал свое удостоверение. Капитан внимательно рассмотрел, сверил

фото с оригиналом.

— Попутчик?

— Водитель райисполкома.

— Почему не в армии?

— Имеет особое задание.

— Ясно.

По-хозяйски топал капитан вокруг машины, тут и другие офицеры подходили, майор в

пенсне, военврач сразу же загорелся:

— На ловца и зверь…

Капитан остро посмотрел на Качуренко.

— Что ж, товарищ председатель, как ни досадно, но придется…

Павло Лысак уже понял, к чему идет дело, стоял сбоку, нахально скалил зубы.

— Но ведь машина не подлежит реквизированию… — сказал Качуренко.

— Война все спишет, уважаемый! — вскрикнул майор-медик. — У нас вон сколько раненых,

надо в первую очередь тяжелых спасти.

По дороге ехали обычные крестьянские подводы. Явно мобилизованные, так как погоняли

лошадей не колхозные погонщики, а солдаты, на возах сидели и лежали бинтованные-

перебинтованные раненые. Глянул на них Андрей Гаврилович — где уж тут перечить. Жаль

только, домой далековато, уже вечер близится, а впереди еще километров двадцать. И дома

ждут…

— Ну что ж, — сказал он. — Раз такое дело… Передавай, Павло, таратайку.

Павло Лысак не возражал. Он никогда и никому из старших не возражал. Только еще

загадочнее скалил зубы.

— Пусть берут. Недалеко уедут. Кому передавать?

Сразу же нашелся какой-то водитель, решительно приступил к машине, заглянул под капот,

взял ключи из рук Павла. Уселся на сиденье, стал заводить. Крутил-крутил — машина мертвая.

Подошли еще несколько знатоков водительского дела — никому драндулет Лысака не

подчинился.

— Придется одалживать вашего водителя, — сказал капитан.

— Но он же не приписан к вашему подразделению, — возразил Качуренко.

— Подвезет к ближайшему эвакогоспиталю, и отпустим.

Качуренко не нашелся что ответить, посмотрел на Павла.

— Ерунда все это! — взорвался Лысак. — Вы загляните в бак. Там горючего на пять

километров.

Махнули и капитан и майор на случайный транспорт рукой и пошли вслед за растянутой

колонной — она уже входила в предвечерние сумерки, таяла в полях.

Минут десять Качуренко и Лысак молча курили. Мимо них прошли усталые бойцы, проплыли

подводы с ранеными. Было ясно: выходили бойцы из трудных боев. Но почему выходили, почему

не стояли на рубеже? Качуренко не догадался расспросить капитана. Но сказал бы тот правду?

— Что делать будем? — поднял глаза на водителя.

— Поедем потихоньку.

Лысак привычно согнулся на сиденье, что-то подкрутил, что-то подвинтил, кулаком стукнул