Красная роса (сборник)

Руслановна, неприметная женщина, уже вступающая в бабушкин возраст, внешне очень милый и

мягкий человек со страшной фамилией, правда, не унаследованной от родителей, а принятой от

мужа, директора районного банка товарища Вовкодава. Сам директор недавно вместе со своими

сокровищами и группой служащих эвакуировался, а Явдоху свою, суетливую и беспомощную,

вынужден был оставить на волю стихии. Точнее, в силу трудных и сложных обстоятельств сама

Евдокия Руслановна решительно велела своему Вовкодаву, поскольку он был старше ее и

считался невоеннообязанным, к тому же и с больным сердцем, ехать в тыл, а сама, как

большевичка с еще дореволюционным стажем, добровольно осталась в Калинове. Как и все

присутствующие здесь, жила надеждой: может, и обойдется, может, произойдет чудо.

Евдокия Руслановна поставила на стол стакан с недопитым чаем, поднялась на тоненькие

ножки и просеменила к окну. Вырядилась эта знаменитая еще в гражданскую войну

подпольщица необычно. Густосборчатая юбка, корсетка, с пышными оборками, вышитая

крестиком из крестьянского полотна сорочка с широкими рукавами, темный платок завязан на

подбородке и нитка мониста на шее так изменили ее, что трудно было узнать всегда изысканно

одетую, уверенную в себе Евдокию Руслановну, заведующую районным партийным кабинетом.

Она застыла у окна, прижалась лбом к запотевшему стеклу.

— В самом деле, близится, — подтвердила она.

Только двое неподвижно согнулись над шахматной доской: Агафон Кириллович Жежеря —

районный уполномоченный по заготовкам — и Нил Силович Трутень — заведующий

сберегательной кассой, знаток финансовых тайн. Они, как два быка в упряжке, неразлучны.

Судьба свела их в одном доме, сердца обоих объединяла любовь к премудрой игре. Внешне они

были похожи друг на друга, можно было и вообще этих веселоглазых хлопцев считать

родственниками, если бы еще цветом волос были одинаковы. А так присмотришься

повнимательнее — нет, рыжий Жежеря с чернявым Трутнем не могут быть даже троюродными.

Каждый выходной, если райком не отряжал их в села — а такое случалось частенько, —

усаживались они спозаранок возле своего жилкооповского, истрепанного всеми ветрами дома и

склонялись над шахматной доской. Думали и мудрили, настырно искали ходы, достойные самого

Капабланки. И время от времени после очередного хода, независимо какого, удачного или

бездарного, гениального или самого простого, многозначительно, саркастически, язвительно

говорилось:

— Ага, ты вот так. Ты, значит, испанским… Думаешь, что ты Алехин, так меня и испугал? А

мы вот завернем сюда — и от твоего испанского останется лишь турецкий пшик… Нас, брат,

мудреными ходами не запугаешь…

— Не запугаешь и нас… На твой алехинский мы по Эйве…

— Играть так, как играет Эйве, каждый сумеет…

Это намек на то, что недавно в игре гигантов шахматного искусства Эйве, не набрав ни

единого очка, занял в турнире последнее место.

И сейчас Агафон Кириллович с Нилом Силовичем тоже сражались, но тихонько и не очень

зло. У них как раз сложилась напряженная, критическая ситуация на доске…

В полутемной просторной комнате, еле освещенной полыхающим пламенем единственной

свечи, собрались люди разного возраста, разных характеров, вкусов и интересов, которые

хорошо знали друг друга, большинство из них работали рядом, ежедневно общались по

служебным и личным делам, обращались друг к другу запросто. Теперь, во время тяжелого

всенародного горя, они стали еще ближе и дороже друг другу, объединялись в единую семью, и

породнило их одно ответственное и рискованное дело.

Рядом с Евдокией Руслановной тихо сопел Ванько Ткачик, двадцатилетний секретарь

райкома комсомола, чубатый, розовощекий. К нему доверчиво тянулась фельдшер Зиночка

Белокор, ровесница Ванька, похожая на белокурую березку, светила большими синими глазами,

внимательно присматривалась ко всему окружающему. Зиночка второй год трудилась в районной

поликлинике, почти всех присутствующих знала лично, общалась с большинством, оказывая при

необходимости посильную медицинскую помощь, но больше всего прикипело сердце ее к Ваньку,

а оба вместе тянулись к мудрой и ласковой Вовкодав, держались ее, как малые дети родной

матери.

— Надвигается, видно и слепому… — подтвердил вывод прокурора и руководитель

«Заготльна» Станислав Иванович Зорик, тонкий знаток волокна, человек суровый с виду,

сложенный так нескладно, что и в его фигуре, и в лице тщетно было искать какую-либо

привлекательность. Глянешь на человека, все у него будто бы на месте, а присмотришься

повнимательней — на лице такой беспорядок, что и глядеть не хочется. Только и заготовлять,