Красная роса (сборник)

Это здесь калиновские бабки-знахарки веками собирали целебные травы. Алтей и адонис,

болиголов и зверобой, еще прозванный заячьей кровушкой, валериана и донник, или же буркун

по-калиновски, золототысячник и лилея, гусиные лапки и папоротник — да всех и не счесть.

Теперь, правда, бабки травы почти и не собирали, только школьники по заданию пионерской

организации выискивали корешки валерианы, обрывали ягоды жостера и боярышника, да еще

Параска Ярчучка, упрямо не признававшая ни врачей, ни аптеки, с ранней весны до поздней

осени запасалась здесь зельем, зная, от какой болезни какая травка, ягода, корень, настойка

коры.

Ванько Ткачик словно впервые оказался с глазу на глаз с природой Чалапкова плеса.

Школьником приходил сюда за рябиной — уж очень красива; подростком однажды весной,

ощутив непонятную тревогу в сердце, искал покоя в зарослях сирени, ломал ее беспощадно,

приносил на свою улицу целые охапки, к радости девчат, тем самым немного приглушая

душевный стон, но еще больше хмелел от непонятности желаний и устремлений. Когда же

повзрослел, как ни странно, забыл сюда дорогу, несмотря на то что не раз слышал от дотошных

историков родного поселка самые невероятные легенды, связанные с Чалапковым плесом как в

прошлом, так и теперь.

Зато Спартак Рыдаев знал здесь каждый кустик, каждое деревце, а главное, тайные места, в

которых можно было спрятать, как он утверждал, целую дивизию. За свои беспокойные

школьные годы, играя в партизан, облазил с хлопцами все чуть заметные стежки, исследовал

лощины и пещеры, нашел самые густые заросли, в которых можно было прятаться не только в

летнюю пору, когда все зеленеет и кустится, а даже зимой, когда и деревья и кусты все голые.

Разбитый, обессиленный Ванько Ткачик понуро плелся за Спартаком, а тот молча вел его

дальше от поселка, туда, откуда вытекает калиновская речушка и начинается холм. Склоны его

густо изрезаны неглубокими оврагами, которые каждой весной после дождей и ливней оползают,

угрожают завалить низину, но поток выносит песчаную пульпу на равнину, насыпает возле

Калинова настоящую подвижную дюну, из которой иногда строительная организация берет

отборный зернистый песок.

В неглубоком ущелье, в том месте, где начинается холм, и пристроил Спартак Ивана Ткачика

на дневку. Стежкой, которую может заметить только человек, обладающий звериным нюхом и

орлиным зрением, провел его на склон, показал густые кусты боярышника, в глубь которых

можно было попасть только ползком, согнувшись в три погибели. Здесь было и просторно, и

красиво, можно сколько угодно отлеживаться на травяной постели, даже укрыться от дождя в

почти незаметной пещерке.

Терпко пахли запоздалые цветы, пахли дикие груши и дикие яблоки, калина и боярышник,

но Ткачику все это перебивал острый запах больницы. Он не воспринимал ничего из

окружающего его здесь, в Чалапковой леваде, был безразличен ко всему, что происходило в

поселке и вообще в мире. Помнил одно: теперь он одинокий, остался без матери. Все

человечество для него теперь ассоциировалось с мальчиком, по сути, чужим ему и далеким,

молчаливым сорвиголовой, с которым роднили его комсомол и непонятная Кармен, которая

передала Ванька, велела беречь как зеницу ока. Как же его фамилия? Ах, Рыдаев! И откуда она

взялась такая в тихом Калинове? Испокон веков здесь не было Рыдаевых. Каких только не

встречалось фамилий: Гарбузы, Ярчуки, Чалапки, Сомы и Караси, — наверное, не было в лесу

такого зверя, не летало птицы, не росло на огородах таких овощей, а в воде не плавало рыбы,

которые не имели бы в Калинове своих родственников…

Вспомнил наконец биографию Спартака, тот так старательно рассказывал ее, когда вступал

в комсомол. Отец у него военный, командир, служил где-то на границе. Поскольку школы вблизи

заставы не было, приходилось Спартаку жить у калиновской бабушки… Здесь и война застала.

— Твои родные на границе? — не скоро обратился к своему проводнику Ткачик.

Спартак очень обрадовался, что старший товарищ заговорил с ним, давно уже хотелось

поговорить.

— Папаня на границе, маманя в бегах, вместе не живут…

Этого Ткачик не знал. Даже подумать о таком не мог. В Калинове так не принято, чтобы

папаня жил в одном месте, а маманя — в бегах. Тут твердо придерживались великого закона

матриархата — в хате маманя, а папаня крепко привязан если не к мамане, то хотя бы к хате,

ему бежать некуда. Люди засмеяли бы такую семью, потому что в Калинове пока еще считали:

живи, раз женился, видели глаза, что покупали.

— Почему в бегах? — удивился Ткачик.

— Жили на заставе, пока мне не надо было в школу, а потом маманя решила: меня к бабе

Платониде. Я — в Калинов, а они остались. А что уж там было дальше, не знаю, только удрала

маманя с папаниным заместителем, а куда — неизвестно. А папаня и до сих пор служит…