Красная роса

Спартаку все стало ясно. Ткачик, застигнутый врагами врасплох, не просто спасался. Он шел на борьбу, за плечами у него винтовка была, а на поясе висели гранаты.

— Значит, он… он в пар… тизанах? — спохватился Спартак.

Кармен дернула его за рукав:

— Тише, парень!

И вовремя это сделала, так как из-за угла последнего сарая, за которым уже начинался больничный парк, неожиданно появился немецкий солдат. Уже наступали вечерние сумерки, и на лицо солдата падали тени, русые волосы, прижатые пилоткой, закрывали почти весь лоб, трудно было определить, в каком настроении пребывал немец и чего можно ожидать от этой встречи.

Спартак сразу же прикипел глазами к невиданному до сих пор оружию, висевшему на плече солдата. Это был немецкий автомат с рожком, начиненным тремя десятками патронов, с металлическим прикладом.

«Мне бы такую штучку», — подумал Спартак.

Произошло самое худшее. Встречный солдат, как знакомых, приветствовал их громким возгласом, энергично махал рукой, звал: «Ком, ком!» У обоих ослабли ноги, и они невольно остановились…

Ганс Рандольф торжествовал. Сама судьба так быстро, так услужливо послала ему этого смазливого кнабе со стройной медхен, юную, сильную пару.

Только один день пробыл Ганс Рандольф в Калинове, а уже успел и освоиться, и обжиться, и загрустить по родному дому. Что ни говори, а какой-то достойный сожаления Калинов — это тебе не Лейпциг. Калинов… полсотни, может, сотня деревянных или же сложенных из плохо выжженного кирпича хижин — разве же их назовешь домами! — и каждая обнесена штакетником, штакетники не стандартны, местами вообще не ограда, а черт знает что, какое-то сплетение из лозы. Единственное, что утешило и даже взволновало его поэтическую натуру, украинские георгины и мальвы. Из-за каждой ограды — дощатой, штакетной, лозяной, жердяной, проволочной — выглядывали георгины: бурячковые, белые, розовые, желтые, синеватые, округлые, распушенные, ежеподобные, похожие на лотос, — каких только не было этих некоронованных принцесс в цветочном царстве! Мальвы — высокие, чуть не до неба, и низкие, кустоватые, с красными, розовыми, белыми и даже черными колокольчиками — так и вызванивали целый день, так и удивляли каждого прохожего, сопровождали своей музыкой. Мальвы примирили Ганса Рандольфа с калиновской действительностью. Ничего, думал он, скоро война закончится и его снова будет приветствовать родной Лейпциг, встретит как победителя, и Ганс вернется к неприметному, но любимому делу. Начинать и заканчивать войны, выигрывать и проигрывать их, присоединять к своим землям новые пространства или же терять собственные — это дело не Ганса, для этого испокон веков существуют маркграфы, кайзеры, фюреры, им виднее, что и как делать в безграничном мире, а мир Ганса Рандольфа невелик — неустанная печатная машина, которая ежеминутно выбрасывает испещренные буквами листы, предназначенные для чтения. Правда, Ганс не считал целесообразным вникать в содержание печатанья, выходящего из его машины. Лучше не вчитываться в то, что делается неизвестно для кого, — одни печатают, другие сжигают напечатанное на площадях. Ганс печатает, а Курт Вебер читает, пока за это чтение не поведут его в концлагерь и не закроют за ним глухую дверь.

Ганс Рандольф привыкал к Калинову, во всяком случае, здесь было лучше, чем где-то там, на передовой, и все же в глубине его души жил непокой. Молниеносная, легкая война, туристический поход, развлечение для избранных, все, что ему и его камрадам неустанно вдалбливал ефрейтор Гуго Кальт, сначала и в самом деле показалось таким. Смело шагай по чужой земле, маршируй уверенно и гордо, воинственно выпячивай живот — все здешнее дрожит перед тобой, лозяные ограды бессильны оказывать сопротивление гусеницам танков, георгины и мальвы покорно ложатся под ноги, а встречные аборигены, попавшись на глаза, замирают на месте. Вот так, как эти двое, очень и очень далекие от нордической расы, кнабе и медхен. Хотя в ней, кажется, до черта именно того, что французы называют шармом… Но в глазах аборигенов таилось что-то непонятное, страшное…

Нет, что ни говори, а ефрейтор Кальт на все сто прав, когда уверяет, что именно эти человекоподобные существа и созданы природой для того, чтобы безотказно покоряться прибывшим с Эльбы и Вейсе-Эльстер. Они явно не способны ни на что из-за собственной тупости и расовой неполноценности.

Сначала, когда Ганс узнал, что будет воевать именно здесь, на Востоке, беспокоился. Веберы его убеждали, что люди тут особенные — они сумели взять власть в собственные руки и зажили новой жизнью, как одна семья. К сожалению, все это оказалось выдумкой, поверили Веберы в чьи-то сказки и оказались за решеткой.

Разочаровался в калиновской действительности Ганс Рандольф.