Красная рубашка, красный сок, красный рассвет (СИ)

— Сегодня подежуришь за меня, — командует Дженсен. Томас только ниже опускает голову. Ему так хочется оградиться от целого мира нерушимой, огромной каменной стеной. Его собственные, выстроенные в голове стены уже давно ни от чего не спасают. Может быть, всего лишь создают видимость неприступности. — Сегодня как раз очередь матери твоего нового друга работать.

Томас вскидывает голову. Встречается с Дженсеном глазами. Выражение в них — до чертиков насмешливое. Их блеск прожигает Томаса, проходит насквозь. Образует в теле, прямо в груди открытую, сквозную рану. Томас чувствует, как что-то внутри него рушится. Рушится с диким треском. С оглушающим грохотом. С пронизывающим визгом. С отвратительным скрежетом. Томас не выдерживает. Томас отводит глаза. Корит себя за внезапно частую слабохарактерность, но положительно ничего не может с этим сделать.

Томас молча кивает и выходит из машины. Ему в любом случает придется это делать. Придется брать громил Дженсена — хотя это скорее громилы Дженсена берут с собой Томаса, — и развозить «задолжавших» женщин «отрабатывать», как выражается сам Дженсен.

Томас останавливается у ворот. За спиной слышится тихий звук колес. Будто крадущийся зверь. Будто ждущий подходящего момента, чтобы наброситься на свою жертву. Укусить, вцепиться в глотку, разорвать острыми клыками. Уничтожить.

Томас не оглядывается. Он точно знает, что Дженсен уехал. Что на несколько часов избавил племянника от своего присутствия. Придержал свисающий с шеи камень, чтобы дать немного вздохнуть. Немного глубже. Немного свободнее.

Еще рано. Еще полчаса до начала занятий. Никто не спешит приходить в такую рань, и Томасу кажется, что здание школы — это то место, где отбывают наказание провинившиеся подростки. Наверное, это глупо. Наверное, это похоже на абсурд. Но пустота — такая мрачная и давящая пустота серых бетонных стен позволяет думать только об этом

Томас чувствует себя глупо.

Стрелки на огромных школьных часа неумолимо движутся вперед. Неумолимо преодолевают все большее расстояние. В этом расстоянии исчезают минуты жизни Томаса и каждого человека на Земле. И Томас невольно думает, что, уделяй он этим минутам несколько больше внимания, его жизнь была бы гораздо лучше. Веселее и интереснее. Но Томас не уделяет. Томасу будто бы все равно. У него прочно засела в голове мысль, что времени-то у него еще много.

Типичная ошибка большинства, невесело думает Томас. Все так же хмуро хмыкает, понимая, что сегодня его голова забита ерундой.

Да, все это такая глупая, совершенно пустая и ненужная ерунда, но она настойчиво сверлит мозг и напоминает о себе в самые неподходящие моменты.

Томас не сразу замечает, что народа вокруг прибавляется. Шум улицы и пролетающих мимо машин заглушают чужие голоса. И этот многоголосый хор вклинивается в его мысли, выдергивает его словно из сна, словно из-под толщи воды. Словно возвращая к жизни.

И Томас снова живет.

Снова вглядывается в лица и фигуры. Снова прислушивается к говору. Снова заглядывает в глаза.

Его взгляд скользит между огибающими его людьми, но не цепляется ни за кого из них. Он видит множество знакомых, множество приятелей, слабо отвечает на их рукопожатия и даже пытается улыбаться. Он говорит с ними и продолжает метаться от одного лица к другому. Не задерживаясь ни на ком.

Томаса бьют по плечу. Совершенно внезапно, так привычно и тепло. До боли знакомый заботливый голос и странная вариация его имени вплетаются в разум, оседая там невозможно приятным осадком, и Томас оборачивается, резко, порывисто.

Привычно скользнуть взглядом по неизменной красной куртке, зацепиться за потрепанные свободные джинсы, отметить взлохмаченные лезущие в лицо волосы, перечеркивающие его черты неаккуратными линиями, и наконец встретиться с шоколадными глазами. Блестящими так невыразимо ярко, что с легкостью заменят любой свет. Будь то свет от лампы или даже от солнца.

Томас знает, что эти глаза могли бы сиять еще ярче. Могли бы. Конечно могли бы. Но не сияют. Нет. То, что блестит, — это сверкающие осколки битого стекла. Осколки, валяющиеся на самом дне и пропускающие через свои грани отраженные и неизвестно откуда берущиеся лучи.

— Что-то случилось? — Ньют смотрит прямо в душу. Как всегда. Так кажется. Его голос извечно мягкий. Обеспокоенный и полный непередаваемой доброты. Томас восхищается Ньютом. Или, возможно, завидует. Совсем чуть-чуть. Ведь как можно оставаться таким невообразимо добрым и внимательным к людям, когда у самого черт знает что творится в жизни.

— Ты часто прогуливаешь уроки? — Томас выдает, даже не подумав. Он делает так почти все время. Говорит и не думает. У него эти две способности, пожалуй, вовсе никак не связаны.

Ньют понимает намек.

Томас цепляется взглядом за нахмурившегося неподалеку Минхо. Минхо он не нравится, Томас знает. Томас догадывается почему. Томас молчит, и Минхо следует его примеру, хотя мотивы Томасу не ясны.