Красная шкатулка

– Хорошо, папа, все в порядке. Здесь масса цветов.

Может быть, преклонение было печальным, но больше не было молчаливым. Я недоумевал, как они справлялись с ним во время минутного молчания в память о погибших в день перемирия[9]. Я думал о возможных причинах, когда дверь снова открылась и вошла миссис Фрост. Ее деверь сразу к ней подошел, встречая ее восклицаниями. Она тоже была бледной, но, конечно, не такой, как Элен. Она была в черном вечернем платье под черной пелериной, с черной атласной кастрюлей для пирожков в качестве шляпы… На ней мало что отразилось. Со своей обычной уверенной манерой она почти не заметила Дадли, кивнула Геберту, поздоровалась с двумя женщинами и пошла через комнату к дочери и племяннику.

Я сидел и наблюдал. Вдруг появилось новое лицо, человек вошел так тихо через какую-то другую дверь, что я не слышал, как он сделал это. Это был еще один аристократ, немного потолще, чем первый в холле, но такой же меланхоличный.

– Входите теперь, пожалуйста.

Мы все двинулись. Я стал позади, пропуская других вперед. Лу, по-видимому, думал, что Элен должна опереться на его руку, а она, казалось, этого не думала. Я следовал за ними, задыхаясь от всего этого декорума благопристойности.

Часовня была тускло освещена. Проводник прошептал что-то миссис Фрост, она качнула головой и повела всех к сиденьям. Там на стульях было сорок или пятьдесят человек. Взглянув туда, я увидел несколько лиц, которые видел раньше; среди прочих, Коллинджер, адвокат, пара шпиков в заднем ряду. Я обошел вокруг задних рядов, потому что увидел там дверь, ведущую в холл…

Гроб, совершенно черный с хромированными ручками, с цветами повсюду вокруг него и на нем, высился впереди.

Минуты через две дверь в дальнем конце открылась, и из нее вышел какой-то парень, встал около гроба и начал вглядываться во всех нас. Он был одет в форму своей профессии, у него был широкий рот и спокойный уверенный взгляд, никоим образом не дерзкий. После довольно долгого рассматривания он начал говорить.

Для профессионала, я думаю, он не вызывал возражений. С меня было достаточно задолго до того, как он закончил, потому что в отношении меня немного елейности хватает надолго. Если бы мне нужно было вознестись на небо с помощью лести, я бы предпочел, чтобы вы забыли о ней и позволили бы мне найти мой естественный уровень. Но я говорю только за себя, если вам нравится это, то я надеюсь, вы это и получите.

Мое место сзади позволило мне удрать, как только я услышал «аминь». Я вышел первым. За то, что он впустил меня в отдельную отпевальню, я предложил аристократу в холле монету в двадцать пять центов, которую, как я думаю, он взял из-за того, что благородство обязывает. Я вышел на тротуар… Какой-то нахал вклинился и поставил машину на расстоянии в три дюйма от заднего бампера «родстера», и мне пришлось здорово поизвиваться, чтобы выбраться, не поцарапав крыло машины Геберта. Затем я дал газу и направился в деловую часть города.

Было почти десять тридцать вечера, когда я добрался домой.

Заглянув в дверь кабинета, я увидел, что Вульф был в кресле с закрытыми глазами и с ужасной гримасой на лице, слушая по радио передачу «Час жемчужин мудрости».

В кухне Фриц сидел за маленьким столом, за которым я обычно завтракаю, и раскладывал пасьянс, сняв шлепанцы и уцепившись большими пальцами ног за перекладины другого стула.

Когда я наливал стакан молока из бутылки, которую достал из холодильника, он спросил меня:

– Как прошло? Хорошие похороны?

Я упрекнул его:

– Тебе следует стыдиться. Я знал, что все французы грубияны.

– Я не француз! Я швейцарец.

– Все вы так говорите. Но ты читаешь французскую газету.

Я сделал первый глоток из стакана, отнес его в кабинет, сел в свое кресло и посмотрел на Вульфа. Его гримаса казалась даже более искаженной, чем когда я посмотрел на него, проходя мимо. Я оставил его страдать некоторое время, потом пожалел его, подошел к радио, выключил его и вернулся к своему креслу. Потягивая молоко, я наблюдал за ним. Постепенно его лицо расслабилось, и наконец я увидел, как его веки шевельнулись, а затем слегка приоткрылись. Он сделал вдох, который дошел прямо до самого дна.

– Ладно, вы вполне заслужили это. Что же это значит? – сказал я.

– Не больше, чем двенадцать шагов. Как только эта услада началась, вы могли встать с кресла и пройти пятнадцать футов до радио и столько же назад. Это составляет тридцать, и вы бы избавились от ваших страданий. Или, если вы действительно верите, что было бы чересчур много усилий, вы могли бы приобрести одну из этих штук с дистанционным управлением…