Красная Страна

Свит медленно поднял на него серые глаза.

— Куда двигаться? Замков поблизости нету. — Он посмотрел назад на равнины, пустые во всех направлениях, и на трех духов, кружащих на границе той мелкой долины; слабое пение раздавалось над пустой травой. — Один клочок ничего ничуть не лучше для смерти, чем любой другой.

— Лучше потратить время, готовясь к тому, что будет, чем бежать от этого. — Ламб стоял высоко на соседнем фургоне. За последние несколько недель он собрал внушительную коллекцию ножей и сейчас проверял их один за одним, спокойный, словно собирался вспахать поле позади фермы, а не драться за жизнь в дикой и беззаконной стране. Более чем спокойный, подумала Шай. Словно это было поле, которое он давно мечтал вспахать, и вот теперь получил шанс.

— Кто ты? — спросила она.

На мгновение он отвлекся на нее от своих ножей.

— Ты меня знаешь.

— Я знаю большого мягкого северянина, который боится ударить мула хлыстом. Я знаю попрошайку, который пришел к нам на ферму в ночи, чтобы работать за сухари. Я знаю человека, который держал моего брата и пел ему, когда у того был жар. Ты не тот человек.

— Это я. — Он перешагнул проем между фургонами, положил руки на ее избитые бедра, и она услышала его шепот на ухо. — Но это не весь я. Не стой у меня на пути, Шай. — Затем он спрыгнул с фургона. — Тебе лучше охранять ее, — крикнул он Свиту.

— Ты шутишь? — Старый скаут разглядывал свой арбалет. — Я рассчитываю, что она спасет меня!

Сразу вслед за этим Плачущая Скала пронзительно крикнула и указала на юг, и они потекли с гребня, как из какого-то кошмара; остатки диких веков, прошедших давным-давно, ощетинившиеся сотней украденных зазубренных клинков, каменными топорами и острыми сверкающими стрелами; и истории о резне, над которыми смеялись, текли с ними; и у Шай перехватило дыхание.

— Нам всем отрежут уши! — завопил кто-то.

— Не похоже, что ты сейчас их используешь, а? — Свит поднял арбалет с мрачной улыбкой. — Похоже, несколько дюжин.

Шай, стоя на коленях, пыталась посчитать их, но у некоторых лошадей на боках были нарисованы другие лошади, на некоторых не было всадников, на некоторых было по двое или были чучела, выглядящие, как люди; к другим была приделана хлопающая парусина, чтобы сделать из них гигантов, разбухших, как утопленники; все плыло и размывалось перед ее рассеянным взглядом; бессмысленное, смертельное и непостижимое, как чума.

Шай подумала, что слышит, как молится Темпл. Она хотела бы знать, как.

— Спокойно! — кричал Савиан. — Спокойно! — Шай с трудом понимала, что он имел в виду. Один дух носил капюшон, покрытый осколками разбитого стекла, которые сверкали как драгоценности, его рот зиял в пронзительном крике. — Стойте и живите! Бегите и умрите! — У нее всегда была склонность бежать, и тонка кишка стоять; и если и было время убежать, все ее тело говорило, что оно настало. — Под этой ебаной раскраской они всего лишь люди! — Дух стоял в своих стременах и тряс оперенной пикой, голый, но раскрашенный, и ожерелье из ушей подпрыгивало и качалось на его шее.

— Стойте вместе или умрите поодиночке! — рычал Савиан, и одна из шлюх, чье имя Шай забыла, стояла с луком в руке, и ее светлые волосы разметал ветер, она кивнула Шай, и Шай кивнула ей в ответ. Голди, точно. Стоять вместе. Поэтому они называются Сообщество, не так ли?

Первая тетива спустилась, панически и бесцельно, стрела упала довольно близко; затем полетели еще, и Шай сама выстрелила, не особо выбирая цель, раз их было так много. Стрелы мелькали и падали в качающуюся траву, и в несущуюся плоть; и тут и там фигура выпадала из седла, или лошадь меняла курс. Дух в капюшоне свалился назад, болт Савиана прошел сквозь его раскрашенную грудь, но остальные столпились у слабого круга из фургонов и поглотили его полностью, кружась, поднимаясь на дыбы и поднимая клубы пыли, пока они и их раскрашенные лошади не стали в самом деле призраками. Слышались их крики и визги и животные вопли, бессмысленные и вероломные, как голоса безумных.

Стрелы падали вокруг Шай, свистели и стучали, одна попала в ящик, другая вонзилась в мешок прямо позади нее, третья осталась дрожать в сидении фургона. Она натянула тетиву, и выстрелила снова, и снова, и снова, стреляла в никуда, куда угодно, крича от страха и злости; и ее зубы сжались, ее уши были полны радостных воплей, и ее слюна горчила. Завязший фургон Лестека стал теперь красным холмом, и вокруг него толпились фигуры, размахивая топорами, ударяя его копьями, как охотники, завалившие какого-то огромного зверя.