Красная строка

– Я, конечно, старый, а он старинный. Ко мне он попал уже старинным. Мы таких диковин не видели. Семья у нас была крестьянская, работящая, да небогатая. Дорогих вещей в доме не водилось. Всё, что для жизни нужно, у нас было, – а роскоши никакой. И вот однажды подошел к нашей избе странный человек, странник. Не то на богомолье пешком шел, не то по миру от скудости своей жизни отправился, – не знаю, не вспомню, врать не стану. Да и он о себе не говорил, так, все намёками да прибаутками, я и не понял ничего: мальчишка же. А возле нашего дома колодец стоял, куда половина всего посада за водой ходила. Вот и странник подошёл напиться. Тогда как было – на верёвке в колодец общее ведро опускали (его у нас казённым называли), а уж из него люди в свои вёдра воду переливали, чтобы разные вёдра в чистую воду не брякать. И пить из казённого ведра не разрешалось. Мало ли – больной человек попьёт, а зараза в колодец попадёт. Так всё село заболеет! Остерегались. А тут незнакомый человек, непонятный, одежда на нем ветхая, пропылённая. Лицо бородой заросло, не разобрать даже – молодой он или старик. Шапка – колпак, помню, типа войлочный, плотный и грязный. Чудной такой. Высокий человек, но сутулый, почти горбатый. Может, от усталости, а может, и от болезни, кто ж его разберёт. В общем, не позволили ему из казённого ведра пить. И умыться у колодца не дали, отругали. Я в дом сбегал, свою чашку взял и ломоть хлеба. Ещё ковш и холстинку прихватил. А чашка у меня была глиняная, вроде мисочки, я из неё и похлёбку, и кашу ел. Пожалел странника, вынес всё это, подал ему. Налил в ковш воды. Мы отошли в сторонку, к большому плоскому камню, на нём все припасы разложили. Я страннику на ладони воду лил, а он умывался, холстиной утёрся. Потом из миски чистой воды напился, кусочек хлеба отломил, пожевал, остальное в котомку спрятал. Это сумка такая, вроде твоего рюкзачка, только тряпочная. «Хорошо» – говорит. И улыбается. Взялся было опять за миску, да неловко, не удержал мокрую. Выпала она из рук и о камень разбилась. Я охнул. Ну, думаю, попадёт мне и от бати, и от мамани, что без спросу взял да ещё разбил. Странник как мысли мои прочитал, говорит: «Не бойся, не станут тебя ругать за доброе дело. А я тебе вот что подарю». Достаёт из котомки тряпку, разворачивает, а там – чудо расчудесное: стакан хрустальный на солнце играет, как ледяной алмаз. Серебряный подстаканник узорчатый сияет, на нем кони лихие в метели мчатся. Даже ложечка – и та блестит серебром, а на ручке ее, на плоском кончике, какой-то вензель изображен. Никто не смог его прочитать, как ни пытался. И на каком языке написано – не понять. Странник велел мне только из этого стакана пить, другим не давать, тогда болеть не буду. Все три вещицы должны быть чистыми и неразлучными, они как замочек и ключик друг без дружки не работают. Взял он меня за руки, подержал в своих больших ладонях, поцеловал в макушку. Вот теперь, говорит, все тебе передал. И напомнил: сам их чисть, не ленись. Стакан не простой, зимним заговором заговорённый. Попросил он меня палку крепкую подыскать и ушёл по дороге, ещё сильней сутулясь и опираясь на палку как на посох. Больше я его не видел.

Анютка заслушалась, приоткрыв рот.

– И ты не болел?

– Совсем не болел. И босиком по снегу ходил, и в полынью провалился, и бревно на меня упало… Много разного случалось, а не болел.

– Деда, есть идея, – деловито сказала Анютка. – Сейчас мы твой стакан вычистим, и ты болеть перестанешь. Я помогу.

Дед грустно посмотрел на девочку.

– Самому надо, а руки плохо слушаются. Видно, пришло время стакан тебе передать. Давай попробуем, а? Может, получится? И ещё такой фокус: я его всегда поздней осенью начищал, и сразу снегопад начинался. Не знаю, совпадение это или впрямь волшебство.

Глаза Анютки загорелись. Дед взял ее ручки в свои, как странник когда-то, подержал, глядя в глаза, и бережно поцеловал мягкие прядки на макушке. Потом попросил бабушку достать из буфета стакан, поставить на стол тазик с теплой водой и мылом, баночку соды, губку для посуды, щётку и чистую хлопчатую тряпку. Бабушка ворчала, что старый да малый ерунду затеяли, что разобьют и испортят, но всё, что просили, достала. Щётку дед забраковал: слишком грубая. Анютка метнулась к умывальнику и выхватила из пластикового стаканчика свою зубную щёточку. Бабушкины протесты были отметены.