Красная тетрадь

– Я знаю, что ты воду любишь, когда она течет, потому и…

– Спасибо тебе! Ты такой хороший, Матюша! – Соня в порыве чувств обняла брата за шею и звонко поцеловала.

Матвей неожиданно отстранился.

– Давай костер разведем и чаю вскипятим, – предложил он.

После дети долго сидели на пороге пещеры, прижавшись друг к другу и подстелив одеяло, молча глядели на текущие воды ручья и пляшущие языки небольшого костра, дым которого отгонял комаров и мошку. Молчание и неподвижность нимало не тяготили их.

Когда полуденная истома сменилась подступающей прохладой, и над ручьем пронесся вечерний шепот предзакатного ветерка, Матвей поднялся и вышел из-под навеса.

– Если я попрошу тебя, Соня… – тихо сказал он, глядя из солнечного круга в тень пещерки.

– Я сделаю, если сумею, – Сонины голубые глаза блеснули из тени. Кожа ее лица, рук, босых ног тоже казалась Матвею синеватой.

– Выйди сюда, ко мне и… и сними все.

– Все? – уточнила Соня.

– Да, – шепотом подтвердил Матвей. – Не бойся.

Соня не испугалась и даже не удивилась. Больше того, она с весны, с того самого дня, когда они увидали под елкой Веру и Никанора, едва ли не ожидала чего-то подобного.

– Хорошо, – сказала она. – Только тогда ты – тоже.

Матвей, поколебавшись мгновение, кивнул.

Они стояли на прибрежном лугу, в траве, далеко, едва ли не в десяти шагах друг от друга, и смотрели. Сухая и жесткая трава щекотала лодыжки и нежную кожу под коленями. У них был разный загар: у Сони загорели лишь руки до локтя, лицо, шея и ступни. Матвей же до пояса был красно-коричневый, ниже – белый, с каким-то синюшным, как у всех рыжих, оттенком. Незагорелая кожа Сони была молочно-белой. Без всякой просьбы со стороны мальчика она расплела косы. Светлые, выгоревшие на солнце локоны спускались по плечам почти до пояса.

Молчание было щекочущим и странно-приятным. Матвей нерешительно улыбнулся.

– Мы как будто стреляться собираемся, – сказала начитанная Соня и ответила на улыбку. Матвей внутренне согласился и подивился синхронности их с Соней чувств: именно поединок все это ему напоминало с самого начала. С того весеннего дня…

– Давай тогда сходиться, – сказал он и сам отметил странную хрипотцу в своем голосе.

Медленно, не гася улыбок, дети приблизились друг к другу. Теперь их разделял всего один шаг. «Господи, какая же она тоненькая! – смятенно подумал Матвей. – Как веточка. Надави где хочешь, и сломается!»

Каждый из них помнил другого столько же, сколько помнил себя. Они знали о том, что не родные по крови, но считали друг друга братом и сестрой. По вечерам они часто залезали друг к другу в постель и болтали, обнявшись. В их телах не было тайн друг для друга. Так было всегда, и вдруг все переменилось. Почему? Сейчас Матвей понимал одно: чувствовать и видеть – это совсем разные вещи.

– У тебя видно, как сердце бьется, – сказала Соня и протянув руку, показала. – Вот здесь!

Матвей прижал подбородок к груди, пытаясь рассмотреть. Потом расширившимися глазами взглянул на грудь девочки.

– У тебя тоже видно. Как будто бы птичка. Как странно… Я… я хотел бы подержать его в руках… Глупо?

– Нет… Вот! – Соня шагнула назад, сделала такой жест, как будто бы достала что-то из своей груди, и протянула раскрытую ладонь Матвею. – Вот мое сердце, бери. Оно твое. Навсегда.

Матвей заколебался, не зная, как правильно ответить на предложенную сестрой игру. Она всегда была тоньше и изобретательнее его, и обижалась, если он не понимал и не подхватывал сразу ее придумки. Поразмыслив, мальчик протянул вперед сложенные ковшиком ладони и принял в них воображаемый дар. Поднес к лицу и как бы поцеловал. Соня довольно улыбнулась, и Матвей вздохнул с облегчением: он сделал как надо. Менее всего ему хотелось бы обидеть Соню в эти странные минуты.

Приблизившись вплотную, Соня встала на цыпочки, и на мгновение коснулась губами сухих губ Матвея. Потом отошла, сгребла свою одежду и ленты и скрылась в пещерке.

Матвей тоже взял одежду и, не одеваясь, отправился к ручью. Ему вдруг захотелось искупаться.

Глава 20 В которой читатель знакомится с историей рождения Матвея-младшего, владыка Елпидифор вспоминает молодость, а Любочка Златовратская пишет письмо в Петербург

Совсем молодой рабочий мял шапку на пороге гостиной. Несколько волосков на его подбородке, заменяющие бороду, блестели от пота. Слегка раскосые, выдающие недалекую самоедскую кровь глаза помимо воли и темы разговора возвращались к груди молодой попадьи Аграфены. Фаня была в старом домашнем платье, которое уж давно стало ей тесным. Так что посмотреть было на что.

– Ехать надо. Совсем фельдшер помирает, однако. Зовет вас, отец Андрей. Грехов, говорит, много. Никак нельзя так помереть…

– Именно меня? – удивился священник. Со старым приисковым фельдшером Терентием Викторовичем, пьяницей и дебоширом, он, можно сказать, и не разговаривал ни разу в жизни.