Красная тетрадь

– Да ладно вам! Вспомнили! – прошипела Софи. – У Бога и без нас дел навалом. За всем не уследишь. Надо же и самим порадеть немножко. К тому же Элайджа иудейка, а Вера сразу крестить понесет. Вот и выйдет у вашего Бога прибыток – одна душа лишняя…

– Господи, что вы несете!! – легкость, с которой эта странная девочка распоряжалась чужими жизнями и душами, в действительности пугала его. Отчего-то вспомнилась приисковая байка о том, что у покойного Печиноги, отца умершего младенца, не было души.

Элайджа пела…

Немолодому фельшеру Озерову никогда не доводилось видеть таких родов. Элайджа улыбалась, теребила задранную к горлу рубаху, скучала между потугами и просила то квасу, то пряник. Ребенок, доношенный, но не чрезмерно крупный, выскользнул прямо в руки Софи. Его крик, высокий и мелодичный, напоминал песню матери. А увидев на лице новорожденного младенца ту же рассеянную улыбку, Терентий сполз на пол и хрипло попросил неизвестно кого:

– Водки…

– Будет вам водка, все будет! – деловито пообещала фельдшеру Софи, сноровисто перепаковывая живых и мертвых младенцев. – Я сейчас через двор с кофром уйду, а вы Илью позовете и сообщите, что младенец умер. Если про меня спросят, скажете, что у Софи, мол, нервы не выдержали от переживаний, убежала она, ни с кем говорить не захотела. Потом Элайджу осмотрите, и приезжайте к нам, к Вере. Я уж водки приготовлю и закуски… Ну, Терентий, давайте, не подведите всех!

Элайджа лежала, полностью умиротворенная и, кажется, спала. Про ребенка она так ничего и не спросила, хотя, несомненно, слышала, как он кричал.

Когда Терентий Викторович прибыл в приисковый поселок, Вера уже пришла в себя и лежала, обняв насосавшегося молока младенца.

– Познакомьтесь, Терентий Викторович! – гордо сказала Софи, указывая на торчащую из подмышки роженицы головенку, покрытую рыжеватым пухом. – Матюша-младший… А что ж я? Как там у Элайджы? – с насквозь наигранной тревогой спросила она.

– Роженица неплохо, – чувствуя себя полным дураком, ответил Терентий Викторович. – А младенец… Увы! Умер.

– Как жаль! – Софи потупилась и промокнула платочком выступившую слезу. – Бог дал, Бог взял… Душа у него безгрешная, и он нынче в раю…

– У иудеев нет рая, – неожиданно сказала Вера.

– А его по христианскому обряду похоронят! – воскликнула Софи. – Элайдже все равно, а отец-то – Петя. Он настоит. И Машенька…

– Тогда хорошо, – почему-то успокоилась Вера.

Матюша-младший закряхтел, тужась, и Терентий Викторович вспомнил о своих профессиональных обязанностях – осмотреть младенца и мать.

Софи, довольная, как слопавший сметану кот, демонстративно наливала водку в самый большой стакан, который сумела отыскать у Веры в хозяйстве.

– Ого! – отец Андрей тщательно старался скрыть потрясение от рассказа и погасить совершенно неуместную по совокупности обстоятельств улыбку. – Так это что ж выходит?

– То и выходит, – качнул головой фельдшер. В его голосе явственно сквозило облегчение. – Я рассказать успел, снял с души грех, а вы теперь тут сами… разбирайтесь…

– Да уж, – вздохнул священник. – Если станет про то известно, то разборы получатся… немалые…

– А мне – все равно! – Терентий Викторович вдруг улыбнулся прежней, почти молодой улыбкой обаятельного пьяницы. – Я от всех убежал!

К утру фельдшер Терентий Викторович Озеров тихо скончался. Отец Андрей отслужил заупокойную службу. Опалинские прислали венок. Накануне Марья Ивановна написала письмо в Ишим с просьбой подыскать нового фельдшера на прииски. Жалованье положила на два рубля больше, чем платила прежнему.

Тяжело шаркая калошами, владыка Елпидифор прошел в левый придел собора и опустился на табуретку, чтобы передохнуть. Любое действие он теперь делил на много мелких частей и выполнял их последовательно, одну за другой. Главное было – не забыть, что собирался сделать в конце. Иногда эта самая конечная цель вдруг пропадала, и тогда старый священнослужитель вдруг обнаруживал себя словно проснувшимся посередине какого-то совершенно непонятного ему действа. Один раз, стоя на службе в церкви, он вдруг решил, что сидит в Петербургском императорском театре и слушает оперу. Минут пять пытался по отрывкам духовных песнопений вспомнить ее название… После, когда понял, что к чему, долго смеялся. Старость, что ни говори, – забавная пора жизни. Те, кто считает, что у Творца нет чувства юмора, просто ничего не понимают. Зачем бы иначе Он выдумал стариков? Ну не для накопления же мудрости… Хи-хи-хи! Кстати, а зачем он сейчас сюда пришел? Для вечерни вроде еще рано…

Отец Андрей вошел почти бесшумно и даже слегка напугал старика. Почтительно склонился под благословение, поцеловал руку. Даже в полутьме собора было видно, что молодого человека буквально распирают новости.

– Говори, сын мой, – вздохнул Елпидифор.

Молодость всегда суетна и в этом есть смысл. То, что было давно, помнилось владыке куда отчетливее, чем то, что случилось вчера. Когда-то он тоже был суетен и… счастлив?… Да что там! Сколько лет назад это было? Теперь следует послушать…