Красная точка

Корецкий ухаживал за Катей с купеческим шиком, водил по дорогим ресторанам, предлагая выбрать между «Метрополем» и «Националем», а чтобы добить даже самых незаинтересованных студийцев, широким жестом купил всей честной компании билеты в модный МТЮЗ на «Собачье сердце» Генриетты Яновской, спектакль остродефицитный, и поэтому совершенно непонятно, как (а главное, по каким ценам) Андрею удалось добыть билеты. Выдвигались разные версии (особенно усердствовала Танечка, тогда как Наташка, продолжавшая существовать точно в трансе – она ведь тоже всё видела, страдала и при этом, человек повышенной ответственности, не могла подвести коллектив, из-за чего таяла, подобно свече, на глазах).

Однако, выйдя на сцену, преображалась. Откуда что берётся. Вася решил, что именно так выглядит «волшебная сила искусства», где главное не результат, вынесенный на суд случайных зрителей («Что им Гекуба», – точно заведённая повторяла за кулисами Софа, заработавшая на московских показах язву желудка), но внутреннее преображение творца, после которого невозможно оставаться таким, как прежде. На себе Вася подобных метаморфоз не испытывал (надеясь, что это только пока), но Наташку он же знал уже несколько лет и видел её фантастические (на уровне психосоматики) изменения. О которых, между прочим, она и сама ничего не ведала, так как преображалась полностью, до самого последнего донца.

В тихом сумраке ночей

Злопыхатели, впрочем, могли попенять Наташке нервный срыв, внутри которого ей, покинутой возлюбленным, для того чтобы выжить, ничего, кроме метаморфозы, не остаётся. Вася заметил также, что превращение, каждый раз прерываемое в финале, тем не менее оставляет следы – если не в структуре личности самой Наташи, то уж точно в восприятии её другими людьми. Отныне недопереваренный Шариков проступает на коже её чем-то вроде пигментных пятен, примерно так же, как изнасилование навсегда приклеилось к Кате дополнительной, ещё одной оболочкой, подчёркивая её чистоту и чуть ли не святость. Так, по крайней мере, Васе казалось – и когда он видел Кручёных и, тем более, думал о ней, катаясь по кольцу в метро. Тепло, светло и мухи не кусают. А ещё этот запах концентрированного людского присутствия – пота и несбывшихся ожиданий, дистиллированных в призрак уюта, внезапно настигающего где-нибудь возле вентиляционных тоннелей и накрывающего с головой казарменной негой.

Денег, чтобы пойти в театр или куда-то ещё (в Третьяковке и у импрессионистов он уже побывал), не было, а возвращаться в общагу на Рязанском проспекте не хотелось. Возможно, таким незамысловатым способом Вася (от себя же самого) маскировал ревность, но его бесила простота, с какой личные отношения выносятся на круг. Иногда кажется, что без обаяния публичности в них зияет отсутствием смысловая косточка. Точно люди, оставшись без свидетелей, выключаются, как электролампы.

Вася ворчал, брюзжал и осуждал себя за это. Он не хотел ехать на Рязанку («…извини, старичок, но бухать надоело…»), представлял себя «романтической личностью демонического характера» в чёрном плаще ниже колен (роль Печорина, безусловно, ему бы пошла) и в метро старался не смотреть на карту-схему, чтобы сойти за местного.

Нужно ездить с задумчивым видом, подпирая лбом поручни, первым номером съездить посмотреть на горелый Белый дом, а дальше отпустить ситуацию вместе с самозарождающимся под перестук колёс «Похоронным маршем» Шопена, вновь возникшим в голове навязчивым состоянием, совсем как в детстве, когда внутренняя жизнь заряжена на постоянное ожидание событий.

Встреча была коротка

Блуждая по Москве, Вася стоял на светофоре недалеко от Красной площади и рассматривал гостиницу «Балчуг», в сторону которой зачем-то направлялся.

Вдруг рядом с ним затормозил роскошный лимузин, а может быть, ещё более дорогостоящая иномарка – в оттенках роскоши провинциал не разбирался, но таких длинных и блестящих авто в Чердачинске явно не видывал. Внезапно заднее окно роскоши начало опускаться, потом из него высунулась пухленькая дамская ручка с россыпью алых ногтей, выкрашенных ярко, с вызовом, и высыпала из кулака жменю подсолнечной шелухи – по всей видимости, сановитая пассажирка грызла в комфортабельном салоне жареные семечки, а теперь решила избавиться от мусора.

Сначала Вася увидел медленно опускающееся стекло, затем сыплющийся на асфальт мусор, затем копну огнедышащих кудрей и дальше большой рот, раскрашенной кричащей помадой.

Автоматически он поднял глаза ещё чуть-чуть и взглядом упёрся в лицо самой главной певицы земли русской – то самое, что десятилетиями смотрело на него из телевизора, с киноэкрана, афиш, конвертов пластинок и даже пластиковых пакетов.

Увидев, что узнана, самая главная певица русской земли ничуть не смутилась, напротив, надменно улыбнулась, будто зевнув, и нагло ему подмигнула, совсем как женщина с максимально низкой социальной ответственностью. После чего стекло окна бесшумно начало подниматься, а певица исчезла за ним навсегда.