Красная волчица

— Ладно, — согласился Степан. — А ты с Кучумом пойдешь за Урукчой. Да смотрите там, лбы не подставляйте.

Василий лежит на руке Ятоки. В чуме темно. На стойбище уже через, горы и буреломы пробирается рассвет. Бирокта на улице разложила костер и варит мясо, чтобы хорошо накормить людей перед дорогой.

— Спасибо тебе, Ятока, — Василий с нежностью погладил ее по щеке.

— За што?

— Если бы не ты, то теперь лежал бы где-нибудь под деревом и клевали бы меня вороны.

— Малышу спасибо скажи.

— Кердоля проворный мужик. Заколол бы его ножом, а потом бы и меня докончил.

— Теперь никуда тебя не пущу.

— Мне и самому неохота уходить от тебя. Да надо. Морозы сильные ударят, выходи в деревню. Там и про оленей подумаем, что с ними делать.

Ятока обвила руками шею Василия и прижалась к нему.

— За Кердолей шибко смотри.

— Куда он теперь денется.

…Никифор сидит на нарах, захватив в свою медвежью лапу бороду. На лице растерянность.

— Поторапливайтесь, — донесся с улицы голос Степана.

Защелкали копыта оленей, зазвенел бубенчик. Через минуту все смолкло. В зимовье вползла тишина. От маленького замерзшего оконца на стол падала серая полоска.

Никифор глубоко вздохнул. Душу коробила боль. Не хотелось верить, что Степан с Василием арестовали отца и увели, как самого последнего варнака. Ведь внуки его. И Митька с ними заодно. Против отца. Да после этого есть ли на свете бог? Что же будет? Отец — каторжник. Еще несколько лет назад кто бы посмел ему против слово сказать? Все отцу в пояс кланялись. Да и его, Никифора, не иначе как Никифором Трофимовичем: величали. Просили замолвить словечко перед отцом, чтобы долги отсрочил.

— Митька соболей отца опознал, — шепнул Никифору Кердоля. — За Урукчой пошли.

Никифор крутнул заросшей волосами головой, как медведь, и опять всадил руку в бороду. «Не сносить тебе, братец, головы, — подумал Никифор, — Всем вам припомню отцовскую каторгу».

Еще вчера не было человека счастливее Никифора. Продали через Кердолю купцу Крохалеву по хорошей цене соболей. В Карске ждут товары. Теперь они прижмут Митьку: в его Госторге кладовые-то пустые.

— У соболей-то крылышки выросли, — довольно ухмылялся Трофим Пименович. — Куда теперь инородцам податься? Ко мне в лавку. У Митьки-то пуп голый. Я им припомню все. А Степка пусть свой коммунизм из рваных штанов строит. Кукиш получат твои рабочие. Мы вместо их блинчики с маслом поедим.

Никифор молча соглашался с отцом. «Старик скоро богу душу отдаст, тогда я — хозяин», — думал Никифор.

И в мечтах видел себя уже в Карске. Сам Крохалев с ним за руку здоровается, в свои хоромы зовет. Пьют они заморские вина, с девками гуляют.

— Степка с Митькой от злости все зубы поломают, — хихикал в редкую бороденку Трофим Пименович, — Пройдоха Крохалев. Учись, Никифор. Вокруг пальцев обвел краснопузых.

А Никифора думы вели все дальше. Он видел себя на палубе собственного парохода. У причала — баржи с товарами. Чего только тут нету. На берегу толпятся эвенки.

У каждого мешки с пушниной. Среди инородцев Степан, Митька, Василий. Мнут свои шапки, кланяются Никифору, просят муки, сахару, табаку, спичек, пороху, дроби.

— Свой коммунизм ешьте, — отвечает Никифор и отворачивается.

— Накорми, Никифор, — слышатся голоса. — Христом-богом просим.

— Бога вспомнили. Забыли, как на нашу лавку зубы точили?

— По молодости, по глупости, — слышатся голоса.

— Ладно. Я не злопамятный. Берите метлы и метите дорогу до моего дома.

Идет Никифор. Сапоги поскрипывают. Атласную розовую рубаху треплет ветер. Впереди него согнутые спины Степана, Митьки и Василия — метут дорогу.

— Плохо работаете, — прикрикивает Никифор. — Видите, на сапогах пыль. Придется вам у другого, купца обедать. Я бездельникам не потакаю.

Идет Никифор, а с боков народ. Кланяются ему. Рядом приказчик бежит, докладывает, сколько наторговал. Тыщи лежат в железном сундуке. Их солдат с ружьем охраняет.

— Выйдем из леса, в город с обозом снаряжайся, — прерывает мысль Никифора отец. — Туды рыбу, мясо, кожу свезешь. Оттуда привезешь муки, пороху, дроби. Я потом тебе пропишу все. К весне, когда инородцы заголодают, за пуд муки можно будет пять соболей взять. Только кое-кому надо шепнуть, чтоб припрятали. И впрок не худо будет договориться.

Никифор продолжал мечтать. У него в деревне дом под железной крышей. Табун лошадей. Оленей надо завести с тысячу. Потом сдавать охотникам под пушнину. Погоди, Крохалев, все Среднеречье возьму в свои руки. В каждом селе у меня по приказчику, будет. Сибирский купец Никифор еще на ярмарке в России покажется. А Степан и Митька? Советская власть? Долго не продержится.

И вдруг в зимовье появились Степан с Василием. Увели отца. А с ним и мечту. Никифор вскочил и заметался по зимовью. Хватил пудовым кулаком по столу, лопнули кедровые доски.

— Врете, сукины дети, кровью умоетесь.