Красная звезда и зеленый полумесяц

Идея, общепринятая в СССР еще со времен Ленина, такова: «национальное» не всегда вписывается в другие нации, как антагонистическая сила. Обогащение и углубление «национального» не означают, что для других культур двери должны быть закрыты. Сама сущность понятия «национальное» не содержит в себе ничего вечного: «национальное» глубоко изменилось со времен революции, когда оно выражало прежде всего неприятие колониального угнетения и эксплуатации. Глобальная оппозиция царизму — в справедливом стремлении защитить свою национальную принадлежность — соединяла в себе и лучшее, и худшее: все консервативные элементы психологий и культур, а в отношении «чужих» все проявления недоверия, порожденные классовым обществом. Национальное разграничение и образование в республиках автономных государственных аппаратов, прогресс национальных языков, всеобщее распространение образования, создание социалистической промышленности и сельского хозяйства вместе со всеми теми изменениями, которые они привнесли в общественные структуры, способствовали слому старых перегородок и глубокому преобразованию мышления. Впервые появляется — там, где его не существовало, — национальное сознание, которое возвышается над бывшими племенными, клановыми или религиозными подразделениями и принадлежностями. В тексте, датированном 1960 годом, — то есть в то время, когда советологи старались учитывать разрядку и нюансировали свои выступления, — французским исследователем Александру Беннигсену и Шанталь Келькеже принадлежат следующие строки, своим тоном резко отличающиеся от тех, которые за той же подписью и на ту же тему можно сегодня обнаружить в «Фигаро»: «Советский режим положил конец столь живучим ранее национальной вражде и антагонизму. Борьба против некоторых традиций и обычаев, рассматриваемых как реакционные, например табу на многоженство, позволила установить контакты между народами, ранее чуждыми друг другу. Наконец, устройство единой системы образования окончательно устранило клановые и племенные особенности и вызвало вместе с появлением значительной прослойки интеллигенции местного происхождения рождение национального чувства, прежде находившегося в зачаточном состоянии»¹.

Вынужденные, следовательно, признать, что СССР добился выдвинутой еще Лениным цели — образовать из разбросанных этнических групп и племен, раздавленных десятилетиями феодального и колониального угнетения, современные нации, наши «специалисты» предполагают, что теперь, когда они стали «взрослыми и сознательными», эти самые нации могут стремиться лишь к тому, чтобы преодолеть последний этап: разорвать те связи, которые соединяют их с Советским Союзом. А это означает опять-таки, что эти специалисты так ничего и не поняли в природе отношений, установившихся со времен революции между народами союзных республик. Речь более не идет об отношениях между метрополией и колониями, когда эти последние вынуждены подчиняться любой, будь то политическая, военная или экономическая, мощи имперского государства, а об объединении, выгодном для каждого в отдельности и для всех вместе. Об ансамбле, который является не конгломератом развивающихся параллельно различных стран, а комплексом наций и этнических групп, которые поддерживают друг друга и ведут диалог, предлагают и принимают помощь, вносят в общий фонд экономические и культурные богатства и черпают из него. Таким образом, со временем родилось сознание новой общности, которое не уничтожается и не стирается свойственным каждому гражданину национальным сознанием, а поднимается на более высокий уровень: «Когда меня спрашивают о моей национальности в Советском Союзе, — сказала мне студентка Самаркандского университета, — я отвечаю, что я узбечка, но когда я путешествую за рубежом, я говорю, что я — советская».