Читаем Красная звезда, желтая звезда полностью

В особой степени и по-прежнему это относилось к тематике, именовавшейся историко-революционной и вообще составлявшей львиную долю отечественного репертуара на протяжении всей его советской истории. Причем максимальная верность однажды сформулированным канонам, стереотипам, ситуациям, персонажам и перипетиям почиталась едва не главным достоинством жанра. И потому наше нынешнее брюзжание по поводу банальности той или иной ленты — это скорее дань киноведческому высокомерию, чем объективности исследования.

Полной мерой относится это к очередной ленте подобного рода, снятой на Белгоскино в 1937 году, картине Чеслава Сабинского (режиссера с дореволюционным стажем) и никому не известного Евгения Павлова «Днепр в огне», посвященной одной из страниц революции 1905 года в Белоруссии. Справедливости ради, хотя фильм не сохранился и утверждать что-либо определенное можно, только опираясь на аннотации в каталогах и немногочисленные отзывы прессы, стоит сказать, что и место действия, и собственно революционный конфликт, и характеры протагонистов были выбраны достаточно оригинально. События далекой революции отражаются вдали от столиц, в полесской глуши, на берегах Днепра, где работают на лесосплаве подрядчика Когана две рабочих артели — белорусская во главе с силачом Никифором Чехом и еврейская во главе с Шимоном Персом. Ловкий подрядчик умело манипулирует национальными антагонизмами, натравливая одних рабочих на других, то увольняя евреев и нанимая на их место белорусов, то наоборот, тем самым превращая каждую из артелей в команду штрейкбрехеров. На какое-то время большевистскому агитатору, прибывшему сюда из центра, удается предотвратить вспышки национальной розни и сплотить обе артели в общей борьбе против эксплуататоров. Но еврей-эксплуататор Коган вызывает из города казаков, те устраивают еврейский погром, подавляют забастовку, арестовывают зачинщиков и самого агитатора. Однако Чех и Перс, перегородив Днепр горящими плотами, освобождают арестованных и вместе с ними уходят от погони. Теперь они навеки вместе…

Современная фильму критика не оставила от картины камня на камне, и это, судя по всему, послужило одной из причин его последующего запрета. Однако, помимо стандартных упреков в схематизме и прямолинейности, которые, вероятно, были справедливы, речь шла о вещах куда более серьезных и отнюдь не кинематографических, но чреватых так называемыми оргвыводами, которые в ту пору (фильм вышел на экраны аккурат к тридцать седьмому году) грозили карами крайними. Разумеется, «Днепр в огне» был не единственной кинематографической жертвой «большой чистки», но любопытно, что политические претензии на этот раз, впервые после картины о Гирше Леккерте, были обращены именно к еврейской проблематике: «… авторы… довольно широко смакуют эпизоды местечкового рынка с его шарманками, со старцем-гусляром, прочей базарной экзотикой. Для вящей колоритной окраски своего произведения постановщики показывают местечковый «ресторан» с жалким еврейским свадебным оркестром. Обыгрывание жанровых сцен производится с грубым нажимом, в плане вульгарной карикатуры, что придает этим сценам антисемитский душок…» [42]. Впрочем, это еще цветочки, ягодки были куда страшнее: «Это наглый поклеп на большевиков и идеализация контрреволюционного бунда, который, как известно, всегда отравлял сознание рабочих, всегда ожесточенно боролся против большевиков, против Ленина и Сталина… Политически вредный фильм. Необходимо его немедленно снять с экрана. Необходимо привлечь к ответственности всех тех, кто способствовал трате огромных государственных средств на выпуск» [43]. Призыв этот был услышан немедленно: «Группа работников Белгоскино за выпуск этого контрреволюционного фильма привлекается к ответственности…» [44].

О том, что с этими людьми произошло дальше, можно только гадать, хотя известно, что Чеслав Сабинский не подвергся репрессиям, но был убран из режиссуры, отправлен методистом и редактором сценарного отдела на «Ленфильм» и умер в Ленинграде в 1941 году. Что касается руководства Белгоскино, то публичные обвинения их во вредительстве, троцкизме, бухаринщине и бундовщине ничего хорошего им сулить не могли: Зарецкий, Жилунович, Чарот, Дудар и другие сгинули в лагерях… Иными словами, канон историко-революционного жанра становится столь жестким, что малейшее отклонение в сторону — «шаг влево, шаг вправо — считается побегом» в самом буквальном смысле. В результате фильм был немедленно снят с экранов и уничтожен, о чем можно только пожалеть, поскольку, судя по всему, он был не так прост, как это может показаться сегодня по аннотации, и мог бы внести в советскую киноиудаику немало нового и оригинального.

Перейти на страницу:

Все книги серии Еврейская книга

В доме своем в пустыне
В доме своем в пустыне

Перейдя за середину жизненного пути, Рафаэль Мейер — долгожитель в своем роду, где все мужчины умирают молодыми, настигнутые случайной смертью. Он вырос в иерусалимском квартале, по углам которого высились здания Дома слепых, Дома умалишенных и Дома сирот, и воспитывался в семье из пяти женщин — трех молодых вдов, суровой бабки и насмешливой сестры. Жена бросила его, ушла к «надежному человеку» — и вернулась, чтобы взять бывшего мужа в любовники. Рафаэль проводит дни между своим домом в безлюдной пустыне Негев и своим бывшим домом в Иерусалиме, то и дело возвращаясь к воспоминаниям детства и юности, чтобы разгадать две мучительные семейные тайны — что связывает прекрасную Рыжую Тетю с его старшим другом каменотесом Авраамом и его мать — с загадочной незрячей воспитательницей из Дома слепых.

Меир Шалев

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Красная звезда, желтая звезда
Красная звезда, желтая звезда

Еврейский характер, еврейская судьба на экране российского, советского и снова российского кино.Вот о чем книга Мирона Черненко, первое и единственное до сего дня основательное исследование этой темы в отечественном кинематографе. Автор привлек огромный фактический материал — более пятисот игровых и документальных фильмов, снятых за восемьдесят лет, с 1919 по 1999 год.Мирон Черненко (1931–2004) — один из самых авторитетных исследователей кинематографа в нашей стране.Окончил Харьковский юридический институт и сценарно-киноведческий факультет ВГИКа. Заведовал отделом европейского кино НИИ киноискусства. До последних дней жизни был президентом Гильдии киноведов и кинокритиков России, неоднократно удостаивался отечественных и зарубежных премий по кинокритике.

Мирон Маркович Черненко

Искусство и Дизайн / Кино / Культурология / История / Прочее / Образование и наука

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
Микеланджело. Жизнь гения
Микеланджело. Жизнь гения

В тридцать один год Микеланджело считался лучшим художником Италии и, возможно, мира; задолго до его смерти в преклонном возрасте, без малого девяносто лет, почитатели называли его величайшим скульптором и художником из когда-либо живших на свете. (А недоброжелатели, в которых тоже не было недостатка, – высокомерным грубияном, скрягой и мошенником.) Десятилетие за десятилетием он трудился в эпицентре бурных событий, определявших лицо европейского мира и ход истории. Свершения Микеланджело грандиозны – достаточно вспомнить огромную площадь фресок Сикстинской капеллы или мраморного гиганта Давида. И все же осуществленное им на пределе человеческих сил – лишь малая толика его замыслов, масштаб которых был поистине более под стать демиургу, чем смертному…В своей книге известный искусствовед и художественный критик Мартин Гейфорд исследует, каков был мир, в котором титаническому гению Возрождения довелось свершать свои артистические подвиги, и каково было жить в этом мире ему самому – Микеланджело Буонарроти, человеку, который навсегда изменил наше представление о том, каким должен быть художник.В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

Мартин Гейфорд

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное