Красная звезда, желтая звезда

Разумеется, не только одинокий еврейский мотив в сюжете послужил причиной сталинского недовольства, однако для антисемитской паранойи конца сороковых тот факт, что в роли Часовщика (именно так, с большой буквы, позволявшей увидеть в нем как бы властелина времени) выступал уже подпавший под подозрение Вениамин Зускин, игравший не просто испуганного еврея- кустаря, силком вырванного из привычной обстановки и доставленного пред ясные очи новой власти, но фигуру куда более метафорическую и раздражающую — единственного человека в революционной Москве, который в состоянии запустить кремлевские часы, начавшие отсчет нового времени, — был, разумеется, более чем достаточен для немедленного запрета картины под дежурным обвинением в «антихудожественности», хотя не в эстетике здесь было дело. «Вылетели… великолепная сцена с Часовщиком. В последнем случае у Сталина, видимо, сработали более глубокие антипатии, ведь через некоторое время замечательный актер Вениамин Зускин был арестован и погиб, разделив судьбу великого Соломона Михоэлса», — вспоминал Юткевич [55]. Более того, разгневавшись на картину Юткевича, Сталин повелел убрать из репертуара и пьесу Погодина. И это случай не единственный — достаточно вспомнить запрет на постановку «Дела Бейлиса» Сергеем Эйзенштейном по пьесе Льва Шейнина.

Вероятно, были и другие замыслы подобного рода, оставшиеся неизвестными. Что же касается фильмов «живых», снятых и выпущенных на экраны, то даже в таких «антикосмополитических» лентах 1949–1950 годов, как «Суд чести» (автор сценария Александр Штейн, режиссер Абрам Роом, оператор Александр Гальперин, композитор Л. Шварц), в основе которого, кстати сказать, лежало в некотором смысле «еврейское дело», история Клюевой и Раскина, якобы передавших классовому врагу на Западе тайну антиракового препарата, а в переводе на человеческий язык просто опубликовавших результаты своих исследований в тамошнем научном журнале. И хотя ситуация эта была в пьесе и фильме тщательно зашифрована, однако для тех, кто знал и понимал, достаточно было, как говорится, просто чувствовать вектор. Между тем на поверхности, в сюжете, не найти было не только ни одного персонажа чуждой советской власти национальности, но даже ни одного упоминания о ней.

Похоже, к тому времени властям предержащим было ясно, что окончательное решение еврейского вопроса — дело уже чисто техническое и близкое, а потому даже «еврейские следы» на пленке оставлять нерационально и нерентабельно. Точно так же выглядит и другой «классический» фильм этого помета — «Великая сила» (автор сценария и режиссер Фридрих Эрмлер, оператор Аркадий Кальцатый), поставленный по не менее популярной, чем «Суд чести», одноименной пьесе Б. Ромашова. В этом панегирике в честь самой передовой в мире, антименделистской, антиморганистской, мичуринско-лысенковской, биологии нет не только разного рода Раппопортов, но даже ни одного Презента, что уж отчетливо противоречило так называемой «правде жизни» в самом ее большевистском понимании, в той или иной степени все же соблюдавшейся хотя бы формально, хотя бы там, где без этого просто нельзя было обойтись.

Более того, в самом конце 1950 года, когда советские «нюрнбергские законы» уже распространились на все области политической, общественной, культурной и экономической жизни, на экраны страны выходит фильм Александра Столпера «Далеко от Москвы» по роману недавнего зэка Василия Ажаева, одним из двух главных героев которого является Парторг (именно так, с прописной буквы!) ЦК ВКП(б), еврей по фамилии Залкинд, в исполнении Льва Свердлина, а где-то за его спиной, в гуще сюжетных линий фильма, маячит еще один представитель «малого народа» по фамилии Либерман. Правда, при несколько больном еврейском воображении, в этом можно было бы усмотреть некий коварный замысел, заключающийся в том, чтобы показать зрителю: вот, мол, идет война, все народы Советского Союза сражаются за Родину, а евреи, естественно, укрываются здесь, в глубоком тылу, хотя и занимаются полезным делом, прокладывают нефтепровод для дальневосточной нефти, которая, разумеется, «вся для фронта, вся для победы», однако же в тепле и вдали от пушек, снарядов и бомб. Но даже если эта мысль и могла появиться у кого-нибудь из мелких идеологов национальной кинематографической политики, то главное все же было не в этом. Главное было в том, что партия не ошибается даже в таких случаях, которые вроде бы очевидны, что партия не против народа, а против отдельных его представителей. Пока, во всяком случае. А потому даже доверяет одному отдельно взятому Залкинду выступать от ее имени и в строгом соответствии с выданным ею мандатом, который она, то есть партия, может в любую минуту у него отобрать, безо всякого объяснения причин, а точнее, по одной-единственной причине — недоверия к его еврейской сути.