Красно-коричневый

– В Афганистане мы отправились на операцию в горы. Группа спецназа и я. Вертолетами нас забросили в горы, высадили на вершину. То ли летчик ошибся маршрутом, то ли моджахеды разгадали наш план, но едва вертолеты скрылись, начался бой. Нас стали расстреливать с соседних вершин. Несколько солдат было сразу убито, несколько ранено. Я получил ранение в плечо навылет. Истекал кровью, терял сознание. И взмолился, чтобы вертолеты вернулись, чтобы чудо случилось. По рации мы сумели связаться с уходящим вертолетом, и он вернулся, сел на узенькую площадку. Сначала на борт погрузили убитых. Потом погрузили раненных. Потом стали запрыгивать живые. Летчик встал в дверях и сказал, что может взять еще одного, остальные должны остаться. Вертолет перегружен, в горах разреженный воздух, винты не поднимут машину. На земле оставалось пятеро. Они бросили жребий, кому из них сесть на борт. Тот, кому повезло, стал прощаться с товарищами, отдавал им свое оружие. Они обнимались, прощались навек. Я лежал у дверей и видел сцену прощания. Молился, чтобы чудо свершилось, и четверо обреченных на смерть уцелели. И чудо свершилось, летчик не выдержал, махнул рукой, взял остальных на борт. Винты работали, но машина никак не взлетала. Груз был слишком велик. Я взмолился, чтобы свершилось третье чудо и машина взлетела. Летчик погнал машину на край площадки, кинул ее вниз, в пропасть. Она стала проваливаться, падать, но потом каким-то чудом винты зацепились за воздух, удержали машину в небе. Теряя высоту, подгоняемые пулеметными вспышками, мы дотянули до базы. Иногда мне кажется, кто-то невидимый и могучий на своей ладони перенес вертолет с гор в долину.

– Ты можешь сделать то, о чем я тебя попрошу? – она страстно сжала его ладонь.

– О чем ты попросишь?

– Можешь поверить, что это нужно тебе. Сбережет тебя и спасет.

– Что я должен сделать?

– Крестись!

– Но я же неверующий. Далек от этого таинства.

– Не далек! Ты верующий! Пускай бессознательно. Но в тебе сохранилось вера от твоих бабок-прабабок. Все, что в каждом из нас есть доброго, чистого, – это и есть вера! Крестись, и сразу прибавится сил! Бог даст силы!

– Не знаю, я не готов!

– Не надо готовиться. Отец Владимир едет в пустынь к старцу. Приглашает и нас с собой. Поедем, и там, в святом месте, отец Филадельф тебя окрестит!

Он хотел возразить, но вдруг почувствовал такую сладкую слабость, такую покорность, такое доверие к ней, любимой и любящей, что все возражения отступили, и он слабо кивнул головой.

– Поедем.

– Вот и чудесно! В воскресенье поедем!

Его голова лежала у нее на коленях. Стоял на столе цветок. За его узорными листьями таилась тревожная тьма. А здесь, на свету – ее руки. Шелестят в его волосах. Наклонилась под теплым ветром береза. Выплывает из-за вершины белое чудное облако. И под облаком кругами парит высокая беззвучная птица.

Глава двадцать четвертая

Они снарядились в пустынь ранним воскресным утром, поджидали у подъезда отца Владимира. Хлопьянов глядел на Катю, умилялся ее одеянию, выражению ее утреннего милого лица. Она была похожа на сестру милосердия или на молодую странницу. Повязала в дорогу белый платок, надела долгополую юбку, держала в руках корзинку со снедью. Не дала ему позавтракать, сказала, что перед крещением нужно поститься. Он не роптал, соглашался.

Подкатил отец Владимир. За рулем поношенного, залатанного «Москвича» сидел молодой веселый водитель в клетчатой рубахе, который выскочил первым, открыл дверцу машины, выпустил отца Владимира. Тот благословил Катю, протянув ей для поцелуя свою белую мягкую руку. Радостно улыбнулся Хлопьянову. От его белозубой улыбки, синих сияющих глаз Хлопьянову стало светло. Он опять положился на этих добрых, желающих ему блага людей, решив довериться им до конца. Не оспаривать их, не спрашивать ни о чем, веря в необходимость того, на что они его подвигали.

– А вы настоящая богомолка! Вам бы еще посошок в руки! – пошутил водитель, принимая у Кати корзинку.

– А ты, Павлуша, похож на ямщика. Тебе бы еще кнутик ременный, да кушачок красный. Твою гнедую кобылку подстегивать.

– Кобылка хоть и не резвая, но надежная, – похлопал Павлуша свой изношенный «москвичок». – Отец Владимир, благословите в дорогу!

Отец Владимир стал вмиг серьезным. Перекрестил Павлушу, Катю, Хлопьянова. Несколько раз осенил крестным знамением автомобиль и лежащую перед ним дорогу.

– Ну помоги Господи! – сказал он и, подхватив подрясник, стал усаживаться. Прохожие смотрели на них. Хлопьянову становилось все радостней, веселей.

Они миновали шумную, с утра уже душную Москву и по прямому шоссе, обгоняемые роскошными скоростными машинами, двинулись по зеленому Подмосковью, среди дач, перелесков, лужаек с убегавшими тропками, покатых холмов с одинокими, словно парящими церквушками. Чем дальше они удалялись от города, тем милее, наивнее и сердечнее становилась природа. На зеленом поле паслось черно-белое стадо. На речке, через которую проезжали, плескались загорелые ребятишки. А в глубине заросшего парка, над прудом мелькнула ветхая, с белыми колоннами, усадьба.