Красноармеец Горшечников и «огненная вода». История 1-ая

- Нельзя стоящими бойцами бросаться, - сказал Ромка. - Может, он в следопытном деле большой дока! Интернациональное понимание в нём можно воспитать, а хороший сыщик - не подмётка, на дороге не валяется.

- Давай тогда жандармов в Чека наберём, - предложил Гарька. - У них опыт большой.

- Вот ведь как повернул! - Ромка почесал в затылке, но возражений не нашёл.

- Вы никому не передадите мои слова? - фотограф, кажется, испугался своей откровенности. Прежде чем ему ответили, перед витриной показались двое знакомых уже Гарьке чекистов и Нагинин. Оловянко тяжело задышал. Чекисты поглядели на вывеску, посовещались. Двое пошли к дверям, Нагинин двинулся дальше. Фотограф выдохнул, вытер большой морщинистый лоб.

- Мне показалось, что этот человек услышал мои слова, - признался он.

Чекисты вошли, принялись рассматривать себя в огромном зеркале.

- Клятая жара! - сказал один. - Рожа как после бани.

- Могу предложить вам умыться, уважаемые. - В голосе старого фотографа появились заискивающие, подобострастные нотки. - Прошу сюда, за ширму. Позвольте-с полить…

Гарьке стало грустно.

- Пойдём, что ли? - спросил он Улизина, дёргавшего за парик чучело Петра Великого.

- За снимками приходите завтра, молодые люди, - сказал Оловянко из-за ширмы

* * *

На город медленно наползала туча, сизая, с чернильными подтёками; запахло влагой, с моря налетел солёный, хлещущий ветер. Ребята схватились за шлемы. Мимо пролетела корзина, за неё гнался грузный дядько с запорожскими усами.

Молодая девушка в красной косынке вела снятое с шеста чучело, просмолённое, наряженное в соломенный капелюх и богато украшенную заплатами хламиду. При ближайшем рассмотрении девушка оказалась Ганной, а чучело в хламиде - негритянским матросом Доббсом.

- Досвиданьа! - сказал он, радостно улыбаясь.

- Путается, - застенчиво объяснила Ганна. - «Здравствуй» надо говорить, - сказала она Доббсу.

- Драстуй, - послушно повторил тот и улыбнулся ещё шире.

- Он уже много слов выучил, - похвасталась Ганна. - «Коммунизм», «свобода», «труд»…

- Водка, - сказал Доббс и причмокнул.

Ганна покраснела до самых глаз.

- Есть у нас отдельные безответственные товарищи… и я даже знаю, кто!

Ромка затрясся от беззвучного смеха.

Доббс повернул голову. Улыбка сползла с его губ. Гарька проследил за его взглядом - в конце проулка стоял Нагинин и разговаривал с Квириным. Доббс ткнул пальцем в сторону начальника доков.

- Плёха! I’d seen him with my captain on the «Katharina». * 17

Гарька проследил за его взглядом - в конце проулка стоял Нагинин и разговаривал с начальником доков.

- Что он говорит? - обеспокоился Ромка. - И Георгины нет! Как надо пособить, так её и след простыл.

- А что тут переводить? - уронил Гарька. - Капитан «Катарины»… Доббс был на «Катарине» кочегаром.

Доббс испуганно тянул Гарьку за угол.

- Нагинин - капитан «Катарины»? - протянул Ромка.

- Нет, Доббс, видать, Квирина узнал. Ещё тогда узнал, когда мы его вытащили.

Тут Гарька вспомнил о Ганне, которая переводила непонимающий взгляд с одного на другого, бодро ей улыбнулся:

- Разбёремся потом, мало ли что могло Доббсу показаться. Вы домой? Погодите. - Он достал из кармана карточки, оторвал одну. - Это ему, на табак. Замаялся, верно, без курева.

Ганна поблагодарила и повела чёрного матроса вниз по улице.

- Квирин не мог быть капитаном парохода, с которого ссадили Доббса, - сказал Ромка. - Потому что когда мы Доббса нашли, Квирин уже был начальником доков здесь, в Новороссийске. Начальником доков кого попало не делают, с подсобных должностей начать надобно. Нелогично выходит.

- По-моему, ты книжек про Путилина перечитал, Улизин.

- А по-моему, ты английского не знаешь, Горшечников.

Слово за слово, и поругались так, что даже не захотели возвращаться одним путём; пылающий гневом Ромка свернул на набережную, Гарька повернул домой, заблудился и долго плутал кривыми улицами, воняющими рыбой. Мимо проходили пролетарии и непролетарии, все угрюмые, с волчьими злыми глазами. Горшечников то и дело хватался за кобуру. До стрельбы не дошло; Гарька вздохнул с облегчением: он ужасно не любил палить по мирному люду. Когда он добрался до своей улочки, стемнело, а может, просто туча сгустилась до черноты. Небо раскатисто вздохнуло, хлынул проливной дождь. Гарька галопом поскакал по мостовой; потоки воды бурлили, огибая булыжники, словно на горном перекате.

- Горшечников!

Гарька вскинул голову. Окно над головой распахнулось, из него выглядывала Делакур.

- Ступай сюда.

Горшечников поднялся по скрипучему крыльцу, потом по такой же скрипучей лестнице, постучался.

- Входи.

Флора Гавриловна, улыбаясь, держала «керосинку» в высоко поднятой руке.

- Промок? - спросила она сочувственно.

Гарька кивнул, стащил с головы «будёновку»,

- Здравствуйте, - сказал он, откашливаясь. Потом, не зная, куда девать шлем и сразу отяжелевшие, ставшие неловкими руки, добавил: - Вы на статую похожи.

- Правда? - Делакур подняла ниточки бровей. - На какую?

- Американская статуя… Я в журнале видел. Статуя Свободы.

- Ну вот, - Флора Гавриловна наморщила нос. - Я надеялась, скажешь - на Венеру Милосскую.