Красное и белое, или Люсьен Левен

К десяти часам собралось довольно много народа. Обычно госпоже Гранде представляли всех мало-мальски примечательных людей, приезжающих в Париж. В ее коллекции не хватало только самых знаменитых артистов да вельмож самого первого ранга. Поэтому пребывание в Париже таких особ, о которых оповещали газеты, повергало ее в дурное настроение, и она иногда позволяла себе против них почти республиканские выпады, приводившие в отчаяние ее мужа.

Муж, щедро взысканный милостями короля, соответствовавшего его вкусам, приехал в половине одиннадцатого вместе с одним министром. Вскоре появился и второй министр, а следом за ним – три-четыре из наиболее влиятельных членов палаты. Пять-шесть ученых, уже находившихся в гостиной, стали раболепно ухаживать за министрами и даже за депутатами. Их соперниками вскоре явились два-три знаменитых литератора, менее пошлые на вид и, пожалуй, еще более раболепные в душе, но умело маскировавшие свою низость изысканной учтивостью. Монотонным, слегка приглушенным голосом они ловко рассыпали комплименты, претендовавшие на тонкость. Префект-хвастун был устрашен их речами и замолк.

«Над этими людьми у нас дома издеваются, – подумал Люсьен, – а здесь они вызывают восхищение». Один за другим стали появляться наиболее прославленные в Париже личности. «Здесь недостает только умников, имеющих глупость принадлежать к оппозиции. Как нужно уважать такую дрянь, как люди, чтобы находиться в оппозиции! Но среди стольких знаменитостей мое царство сейчас кончится», – подумал Люсьен.

В эту минуту госпожа Гранде, подойдя к нему из другого конца гостиной, заговорила с ним.

«Какое дерзкое нарушение приличий! – со смехом подумал он. – Скажите, пожалуйста, откуда у нее такая деликатность и предупредительность? Как может она позволить себе подобные вещи? Уж не герцог ли я, хотя сам о том не догадываюсь?»

Число лиц из породы депутатов в гостиной все возрастало. Люсьен заметил, что все они говорили громко и старались вести себя как можно более шумно; они высоко задирали свои седеющие головы и резко жестикулировали. Один из них бросил на стол, за которым играл, свою золотую табакерку с таким стуком, что трое-четверо соседей обернулись в его сторону; другой, сидя на стуле, раскачивался и ездил им по паркету, нисколько не щадя слуха соседей. «Весь их вид, – сказал себе Люсьен, – преисполнен важности крупного помещика, только что возобновившего выгодный арендный договор». Депутат, который с таким шумом двигался на своем стуле, через минуту появился в бильярдной и попросил у Люсьена «Gazette de France», которую тот читал. Он так униженно попросил об этой пустяковой услуге, что наш герой был даже тронут; все это в совокупности напомнило ему Нанси. Широко раскрыв глаза, он неподвижным взором уставился в одну точку; всякое выражение светскости пропало на его лице.

Взрыв громкого смеха вокруг Люсьена заставил его очнуться от воспоминаний. Знаменитый писатель рассказывал какой-то забавный анекдот об аббате Бартелеми, авторе «Путешествия Анахарсиса»; затем последовал другой анекдот – о Мармонтеле и, наконец, третий – об аббате Делиле.

«По существу, все это веселье скучно и уныло. Эта академическая публика, – подумал Люсьен, – живет лишь высмеиванием своих предшественников. Они умрут банкротами по отношению к своим преемникам: они слишком робки даже для того, чтобы натворить глупостей. Здесь нет и следа жизнерадостного легкомыслия, которое я встречал в салоне госпожи д’Окенкур, когда д’Антену удавалось нас расшевелить».

Услыхав начало четвертого анекдота, о странностях Тома, Люсьен не выдержал и вернулся в большую гостиную полуосвещенной галереей, уставленной бюстами.

В дверях он столкнулся с госпожой Гранде, которая снова заговорила с ним. «Я буду неблагодарным существом, если не подойду к ее группе, когда ей захочется изображать госпожу де Сталь». Люсьену пришлось ждать недолго.

В этот вечер госпоже Гранде представили молодого немецкого ученого, невероятно худого, с длинными белокурыми волосами, расчесанными на пробор. Госпожа Гранде затеяла с ним беседу о последних открытиях немецких ученых; Гомер, согласно этим открытиям, сочинил, может быть, один только эпизод из собрания песен, прославившихся под его именем, а педанты восхищаются искусной композицией, возникшей благодаря случайности.

Госпожа Гранде говорила очень умно об александрийской школе; гости тесным кольцом обступили ее. Перешли к христианским древностям, и тут госпожа Гранде сочла уместным принять серьезный вид; уголки ее рта опустились.

Как это хватало дерзости у немца, только что введенного в дом, напасть на литургию, обращаясь к представительнице буржуазии, близкой ко двору Людовика-Филиппа? (Эти немцы – величайшие мастера на любую бестактность!)