Красное и белое, или Люсьен Левен

В самый день выборов, в десять часов утра, с парижской почтой прибыло пять писем, извещавших о том, что господин Меробер в Париже привлечен к ответственности за участие в крупном повстанческом движении республиканцев, о котором тогда говорили. Тотчас же двенадцать самых богатых негоциантов заявили, что не подадут своих голосов за Меробера.

– Вот поступок, вполне достойный нашего префекта, – сказал генерал Люсьену, вместе с которым он снова занял наблюдательный пункт напротив зала Урсулинок. – Было бы забавно, если бы после всего этот маленький софист добился успеха. Тогда-то, милостивый государь, – добавил генерал с веселостью благородной натуры, – если только министр окажется вашим врагом и ему понадобится козел отпущения, вам достанется приятная роль.

– И все-таки я тысячу раз повторил бы то же. Хотя сражение и было проиграно, я пустил в дело мой полк.

– Вы славный малый… Простите мне эту фамильярность, – быстро прибавил добрейший генерал, испугавшись, что он погрешил против правил вежливости, бывшей для него чем-то вроде иностранного языка, который он изучил довольно поздно.

Люсьен с чувством пожал ему руку, дав волю своему сердцу.

В одиннадцать часов по подсчету собралось девятьсот сорок восемь избирателей.

В ту минуту, когда один из агентов генерала сообщал ему эту цифру, председатель суда, господин Дони, старался силою проникнуть в их помещение, но безуспешно.

– Примем его на минуту? – предложил Люсьен.

– А почему бы не принять? Отказать ему – значит дать повод для клеветы со стороны ли префекта, со стороны ли господина Леканю, или со стороны этих бедных республиканцев, не столько злых, сколько безрассудных. Пойдите примите достойного председателя суда, но только не станьте жертвой вашей природной честности.

– Он пришел уведомить меня, что, несмотря на отмену распоряжения, последовавшего сегодня утром, в зале Урсулинок находятся сорок девять легитимистов и одиннадцать сторонников префекта, решивших голосовать за господина де Кремье.

Выборы протекали без всяких инцидентов, но лица избирателей были мрачнее, чем накануне. Ложное известие, пущенное префектом, о привлечении к уголовной ответственности господина Меробера привело в ярость этого до сих пор столь сдержанного человека и в особенности его сторонников. Два-три раза всеобщее возмущение готово было прорваться. Хотели уже послать трех уполномоченных в Париж расспросить тех пять человек, которые сообщали о предполагавшемся аресте господина Меробера.

Дело кончилось тем, что деверь господина Меробера взгромоздился на повозку, остановившуюся в пятидесяти шагах от зала Урсулинок, и обратился к толпе:

– Отложим наше мщение на двое суток, иначе подкупленное большинство палаты депутатов признает выборы недействительными.

Эта короткая речь вскоре была напечатана в двадцати тысячах экземпляров. Кто-то подал даже мысль принести печатный станок на площадь неподалеку от зала Урсулинок. Это зрелище поразило присутствующих и охладило их пыл. Агенты префектуры не осмеливались ни близко подходить к залу, ни мешать распространению листка с речью.

Люсьен, смело расхаживавший в этот день всюду, не подвергся никаким оскорблениям; он заметил, что толпа сознавала свою мощь. Никакою силой нельзя было воздействовать на этих людей, разве только расстреливая их картечью.

«Вот он, поистине самодержавный народ», – подумал он.

Время от времени он возвращался на свой наблюдательный пункт. Капитан Меньер был того мнения, что в этот день никто не получит большинства голосов.

В четыре часа прибыла телеграмма на имя префекта с приказанием передать голоса, бывшие в его распоряжении, легитимисту, которого ему укажут генерал Фари и Левен. Префект ничего не сообщил об этом ни генералу, ни Люсьену. В четверть пятого Люсьен получил телеграмму-депешу такого же содержания. Кофф воскликнул по этому поводу:

– Поменьше денег бы, но если бы пораньше![115]

Генерал пришел в восторг от цитаты и попросил повторить ее.

В эту минуту их оглушили громкие крики.

– Что это? Радость или возмущение? – воскликнул генерал, подбегая к окну.

– Это радость, – констатировал он со вздохом, – мы провалились.

В самом деле, агент, разорванное платье которого свидетельствовало о том, с каким трудом пробрался он через толпу, принес бюллетень с результатами баллотировки:

Участвовало в голосовании – 948.

Большинство – 475.

Господин Меробер – 475.

Господин Гонен, кандидат префекта – 401.

Господин де Кремье – 61.

Господин Соваж, республиканец, желающий закалить характер французов драконовскими законами, – 9.

Голоса, признанные недействительными, – 2.

Вечером весь город был иллюминован.

– Но где же окна четырехсот одного сторонника префекта? – спросил у Коффа Люсьен.

В ответ раздался оглушительный звон разбиваемых стекол. Это были окна председателя суда Дони д’Анжеля.

На следующий день Люсьен проснулся в одиннадцать часов утра и один пошел прогуляться по городу. Странная мысль целиком завладела его умом.

«Что подумала бы госпожа де Шастеле, если бы я рассказал ей о своем поведении?»