Красное и белое, или Люсьен Левен

«Страх, – подумал Люсьен, – заставил ее позабыть обо всяком дружеском участии ко мне. В наш век привилегии покупаются дорогой ценой, и Готье был прав, когда жалел человека, носящего титул принца. „Я признаюсь в этом лишь немногим, – добавлял Готье, – в этом могли бы усмотреть самую пошлую зависть“. Вот его подлинные слова: „В 183* году титул принца или герцога, принадлежащий молодому человеку, родившемуся в этом столетии, в какой-то мере толкает его на безрассудство. Из-за своего титула бедняга испытывает вечный страх и считает себя обязанным быть счастливее других“. Эта маленькая женщина была бы счастлива, если бы называлась госпожой Леру… А между тем мысли об опасности, напротив, вызывали у госпожи де Шастеле прилив очаровательного мужества. В тот вечер, когда у меня вырвалась фраза: „Я буду сражаться против вас“, – какой взгляд кинула она на меня!.. А я? Что делаю я в Париже? Почему мне не помчаться в Нанси? Я на коленях выпросил бы у нее прощение за вспышку гнева, вызванную тем, что она не доверила мне своей тайны. Как тягостно сделать такое признание молодому человеку, да еще, быть может, любимому! И к чему? Я ведь никогда не заговаривал с нею о том, чтобы соединить наши судьбы».

– Вы рассердились? – робким тоном спросила госпожа де Вез.

Звук ее голоса заставил Люсьена очнуться. «Она уже не боится, – подумал он. – О боже мой, я, должно быть, молчал по крайней мере минуту!»

– Долго ли я мечтал?

– По меньшей мере три минуты, – ответила госпожа де Вез с невероятной снисходительностью, но в этой сознательно подчеркнутой снисходительности заключался легкий упрек жены всесильного министра, не привыкшей к такой рассеянности собеседника, и вдобавок еще в разговоре с глазу на глаз.

– Это потому, сударыня, что я поймал себя на чувстве к вам, в котором я упрекнул себя.

После того как Люсьен таким образом немного покривил душой, ему уже нечего было сказать госпоже де Вез. Он прибавил несколько учтивых слов, оставил ее покрасневшей до корней волос и поспешил запереться у себя в кабинете.

«Я забываю о жизни, – подумал он. – Это дурацкое честолюбие отвлекает меня от единственной вещи на свете, имеющей для меня значение. Смешно жертвовать своим сердцем в угоду честолюбию, не будучи вовсе честолюбивым… Я ведь не чудак какой-нибудь. Я просто хотел выказать мою признательность отцу. Но хватит этого… Они подумают, что я обижен, не получив ни повышения, ни креста.

Мои враги в министерстве, пожалуй, станут утверждать, что я отправился в Нанси повидаться с республиканцами. После того как телеграф сослужил мне службу, он теперь обернется против меня… Зачем прикасаться к этой дьявольской машине?» – почти смеясь, подумал Люсьен.

Приняв решение съездить в Нанси, Люсьен почувствовал себя человеком.

«Надо дождаться отца, он возвращается на днях. Это мой долг, и, кроме того, мне весьма хотелось бы узнать его мнение о моем поведении в Кане, которое вызывает такие нарекания в министерстве».

Вечером, чтобы не показаться обиженным, он был особенно блистательным у госпожи Гранде. В маленькой овальной гостиной, где собралось около тридцати человек, он стал центром беседы; все другие разговоры прекратились по крайней мере на двадцать минут.

Этот успех наэлектризовал госпожу Гранде. «Два-три таких момента каждый вечер – и мой салон станет первым в Париже». Когда гости переходили в бильярдную, она случайно очутилась рядом с Люсьеном, в стороне от других. Между тем как мужчины разбирали кии, она, стоя рядом с Люсьеном, обратилась к нему:

– Что делали вы по вечерам во время поездки в провинцию?

– Я думал об одной молодой женщине в Париже, в которую я страстно влюблен.

Он впервые говорил подобные вещи госпоже Гранде, и эта фраза пришлась весьма кстати. Госпожа Гранде минут пять наслаждалась ею, пока не вспомнила о роли, которую сама навязала себе в свете. В ней властно заговорило честолюбие, и, ничуть не насилуя себя, она гневно взглянула на Люсьена. Нежные слова ничего не стоили Люсьену: он был полон ими с тех пор, как решил поехать в Нанси.

Весь вечер Люсьен был крайне нежен с госпожой Гранде.

Глава пятьдесят четвертая

Из Авейрона, где его выбрали депутатом, господин Левен возвратился в самом радужном настроении.

– Воздух там теплый, куропатки великолепные, чудесные на вкус, а люди презабавные. Один из моих почтенных доверителей поручил мне прислать ему четыре пары хорошо сшитых сапог. Я должен начать с изучения достоинств парижских сапожников: ему требуется обувь изящной работы, но вместе с тем не лишенная солидности. Когда я наконец найду этого безукоризненного сапожника, я вручу ему старый сапог, который соблаговолил мне доверить господин де Мальгра. Мне надо также добиться ответвления шоссейной дороги на одно с четвертью лье в сторону дачного дома господина Кастане, разрешение на которое я поклялся получить у господина министра внутренних дел. Всего у меня пятьдесят три поручения, не считая тех, которые мне обещали еще прислать по почте.