Красное и белое, или Люсьен Левен

Господин Левен рассказывал госпоже Левен и сыну о ловких приемах, при помощи которых он добился большинства в семь голосов, доставившего ему победу.

– Словом, я ни минуты не скучал в этом департаменте и чувствовал бы себя совершенно счастливым, если бы со мною там была моя жена. Уже сколько лет я не говорил так много и перед таким множеством скучных людей! Зато я пресытился официальной скукой и теми пошлостями по адресу правительства, которые приходилось там высказывать. Ни один из этих дураков-умеренных, повторяющих, не понимая, фразы того-то или того-то, никакими деньгами не может возместить мне смертельную скуку, которую внушает мне его присутствие. Расставаясь с этими людьми, я чувствую себя одуревшим еще час или два. Я скучен самому себе.

– Будь они более хитры или менее фанатичны, – заметила госпожа Левен, – они не были бы так скучны.

– А теперь расскажи мне о своих похождениях в Шампанье и в Кане, – обратился господин Левен к сыну.

– Рассказать вам подробно или вкратце?

– Подробно, – сказала госпожа Левен. – Твоя история очень позабавила меня. Я с удовольствием выслушаю ее вторично. Мне интересно знать, – обратилась она к мужу, – как вы к ней отнесетесь.

– Ну что ж, – с видом шутливой покорности согласился господин Левен, – сейчас без четверти одиннадцать; пусть приготовят пунш, а ты рассказывай.

Госпожа Левен знаком приказала лакею закрыть дверь.

В пять минут Люсьен рассказал об оскорблении, которому он подвергся в Блуа, и о выборах в Шампанье.

– В ваших советах я особенно нуждался в Кане.

И он обстоятельно рассказал обо всем, о чем мы не менее обстоятельно поведали нашим читателям.

В середине рассказа господин Левен начал задавать вопросы.

– Побольше подробностей, побольше подробностей, – говорил он сыну. – Все своеобразие и вся правда только в подробностях.

– Так вот как обошелся с тобою министр после твоего возвращения сюда! – воскликнул господин Левен в половине первого ночи.

Он, по-видимому, был сильно задет.

– Хорошо я действовал или плохо? – спросил Люсьен. – Говоря по правде, я и сам не знаю. Но после сражения, в пылу действий, мне казалось, что я тысячу раз прав, здесь же сомнения одолевают меня.

– А у меня на этот счет нет никаких сомнений, – заметила госпожа Левен. – Ты вел себя так, как мог бы вести себя самый отважный человек. Будь тебе сорок лет, ты был бы сдержаннее с этим писакой-префектом, ибо ненависть писателя так же опасна, как ненависть священника, но зато в сорок лет ты был бы менее деятелен и менее смел в отношении господ Дисжонваля, Леканю, и т. д., и т. д.

Госпожа Левен, казалось, выпрашивала одобрение у господина Левена, который хранил молчание, и защищала сына.

– Мне придется выступить против моего адвоката, – сказал Люсьен. – Что сделано, то сделано, и я от всей души смеюсь над простаком с улицы Гренель. Но моя гордость не на шутку встревожена: какого мнения я должен быть о самом себе? Стою ли я чего-нибудь? Вот что я хочу у вас узнать, – обратился он к отцу. – Я не спрашиваю у вас, любите ли вы меня и как вы будете отзываться обо мне в обществе. Но я мог, передавая факты, исказить их в свою пользу и тем самым бессознательно оправдать принятые мною меры. Уверяю вас, что господин Кофф совсем не скучен.

– Он производит на меня впечатление злого человека.

– Вы ошибаетесь, мама: он всего-навсего отчаявшийся человек. Будь у него четыреста франков годового дохода, он поселился бы где-нибудь среди скал Сент-Бома, в нескольких лье от Марселя.

– Почему он не идет в монахи?

– Он полагает, что бога нет или, если бог существует, он зол.

– Это не так глупо, – заметил господин Левен.

– Но это очень дурно, – возразила госпожа Левен, – и только укрепляет меня в моем отвращении к нему.

– Это крайне неловкий шаг с моей стороны, – сказал Люсьен, – ибо я хотел, чтобы отец согласился выслушать рассказ о проведенной мной кампании из уст этого верного адъютанта, который часто придерживался другого мнения, чем я.

– Но я никогда не добьюсь от отца согласия на это, если вы вместе со мною не попросите его, – добавил Люсьен, обращаясь к матери.

– Напротив, меня это интересует, это напоминает мне мои лавры в Авейроне, где я заполучил пять голосов легитимистов, из которых по крайней мере двое считают, что, принеся присягу, они обрекли себя на вечные муки; но я поклялся им, что выступлю против этой присяги, и я так и сделаю, ибо это воровство.

– Ах, мой друг, вот этого-то я больше всего боюсь, – сказала госпожа Левен. – А как же ваша грудь?

– Я готов пойти на заклание ради отечества и ради моих двух ультрароялистов, которых я заставил при содействии их духовника принести присягу и подать за меня голос. Не согласится ли ваш Кофф пообедать с нами завтра? Будем ли мы одни? – спросил он жену.

– Нас как будто приглашала к себе госпожа де Темин.

– Мы будем обедать дома, втроем с господином Коффом. Если он, как я опасаюсь, из породы скучных людей, то за столом он все же будет менее скучен. Мы прикажем никого не принимать, а подавать будет Ансельм.

Люсьен не без труда привел Коффа.