Красное и черное

— Этотъ пухъ жжетъ, какъ крапива, — говорили они. Падающій снѣгъ таялъ на горячемъ человѣческомъ тѣлѣ и на разгоряченной землѣ, но, когда онъ исчезъ, головы нѣкоторыхъ жителей побѣлѣли, какъ отъ осѣвшаго инея. Но солнце снова сіяло жарко, какъ всегда.

— Отчего ваши волосы бѣлы? — спрашивали ихъ другіе, и они осторожно протягивали къ нимъ руки, опасаясь, что эти невѣдомыя имъ сѣдины жгутся точно такъ же, какъ снѣгъ.

Но побѣлѣвшіе не отвѣчали. Перемѣна, овладѣвшая ихъ тѣломъ, видимо возрастала. Кожа ихъ лицъ собралась въ складки, тѣло сморщилось, руки и ноги изогнулись, какъ кривыя вѣтви. Сидя на землѣ подъ жаркими лучами солнца, они ежились и дрожали отъ холода.

— Отчего вы дрожите? — спрашивали ихъ другіе. — Въ вашихъ членахъ усталость, въ глазахъ вашихъ тусклый сонъ. Вѣдь, ночь еще не наступила.

Въ это время одинъ изъ пораженныхъ Зевсомъ безсильно опустилъ свои руки и вытянулся на землѣ. Но тусклые его глаза попрежнему остались открытыми.

— Зачѣмъ ты лежишь на землѣ? — настаивали другіе. — Идемъ водить хороводы на морскомъ берегу.

Но пораженный Зевсомъ не отвѣчалъ, и, касаясь его тѣла, они нашли его вялымъ, какъ сухіе листья, и холоднымъ, какъ снѣгъ, и глаза его подернулись пленкой, какъ стоячая вода.

Видя, что одинъ изъ ихъ братьевъ лежитъ на землѣ неподвижный, какъ сухое дерево, счастливые жители подняли плачъ и жалобы, и это были первыя жалобы горя, прозвучавшія на островѣ Счастья.

Въ то же время нѣсколько другихъ, мужчинъ и женщинъ, окончательно пораженныхъ Зевсомъ, протянулись на землѣ.

Тогда весь островъ изъ конца въ конецъ огласился громкими жалобами.

— Увы! — говорили жители. — Что будетъ съ нами? Многіе изъ нашихъ братьевъ валяются на землѣ, безсильные и неподвижные, какъ камни. Они не могутъ больше ходить, смѣяться и отвѣчать на вопросы. Кто это, невидимый и страшный, вынимаетъ живое движеніе изъ нашихъ тѣлъ и превращаетъ ихъ въ прахъ? Отецъ Прометей, поспѣши и дай защиту, чтобы онъ не взялъ остальныхъ и нашъ островъ не обезлюдѣлъ!

То были первыя погребальныя жалобы, прозвучавшія на островѣ Счастья.

Иные же рядомъ зажгли костеръ и сожигали на немъ плоды деревьевъ и благовонную смолу, молясь: «О ты, наносящій внезапные удары! Прими наши дары и не дай намъ погибнуть до конца». И дымъ костра поднялся въ небеса, и то былъ дымъ перваго жертвоприношенія на Счастливомъ островѣ среди океана.

Безсмертный титанъ явился своимъ дѣтямъ съ рѣзцомъ въ рукѣ и вѣчной заботой во взорѣ.

— О чемъ вашъ плачъ? — спросилъ онъ, — и ваши громкіе и неустанные стоны?

— Смотри, — сказали счастливые жители, — вотъ эти не могутъ болѣе двигаться, ходить и говорить.

— Это — смерть! — сказалъ Прометей.

И счастливые жители возопили еще громче.

— Уйми ее, что бы она не сдѣлала того же и надъ нами!

— Я не въ силахъ унять смерть! — сказалъ Прометей. — Но чтобы народъ вашъ не обезлюдѣлъ, я дамъ вамъ любовь.

— Мы знаемъ любовь! — сказали жители, — любовь есть наслажденіе. Умножь нашу любовь, о мудрый отецъ!

— Ваша любовь безплодна! — сказалъ Прометей. — Есть иная, высшая, она есть забвеніе себя, когда двое соединяются въ одно и исчезаютъ въ общемъ, большемъ и прекраснѣйшемъ. Она сильна и не знаетъ страха. Изъ нѣдръ ея родится творчество, возсозидающее міръ.

И сталось по слову Прометея. Любовь стала плодородной и уравновѣсила смерть. Мужи и жены, отнынѣ смертные, соединяясь четами, познали творчество любви, которое одна равняетъ смертнаго съ божествомъ.

Но когда первая женщина произвела на свѣтъ себѣ подобное дитя и, отдыхая отъ великой муки, впервые положила его къ своей груди, она сказала тому, кто былъ съ ней:

— Вотъ дитя, малое, слабое, какъ птенчикъ горлинки, какъ пламя факела предъ дуновеніемъ вѣтра. Чтобы вырастить его, нужна обильная пища. Теперь онъ чувствуетъ голодъ, и вмѣстѣ съ нимъ я содрогаюсь отъ желанія. Пойди же и принеси мнѣ плоти, тучной и трепетной, чтобы создать изъ нея молоко моей груди и вскормить птенца большимъ и сильнымъ, и способнымъ къ обновленію міра.

Тогда другъ женщины пошелъ и убилъ лань, и принесъ къ ложу своей жены ея кровавую плоть, и это было первое убійство на островѣ Счастливыхъ.

Женщина ѣла отъ лани, и свѣжая кровь убитой твари перелилась въ ея грудь, и молоко ея получило розовый отблескъ и, переливаясь въ жилы младенца, взыграло румянцемъ на его щекахъ, и въ концахъ мягкихъ пальчиковъ, и въ маленькихъ устахъ, похожихъ на розовый вѣнчикъ. Дитя росло большимъ и крѣпкимъ, и новая жизнь, напоенная свѣжей кровью, расцвѣла, какъ багровая лилія, невинная и запечатлѣнная неизгладимой печатью убійства.

То же было со вторымъ и третьимъ младенцемъ, но четвертый отказался принять грудь, оскверненную кровью, и лежалъ, ненасыщенный пищей, бѣлый и больной, какъ цвѣтокъ, сломленный бурей.

И женщина сказала:

— Увы мнѣ! — что я буду дѣлать съ моимъ первенцемъ? Онъ не беретъ груди и страшная смерть уже паритъ надъ его головой.

— Я не знаю! — сказалъ мужчина. — Пойду, спрошу жреца!

Ибо на Счастливомъ островѣ уже былъ храмъ, и жрецъ приносилъ сожженіе Зевсу въ каждый часъ дня и ночи.

И жрецъ сказалъ на вопросъ: