Красное и черное

Многіе дѣйствительно плакали. Группы пожилыхъ людей, преимущественно изъ интеллигенціи, въ шляпахъ и очкахъ, шагали, взявшись за руки, и плакали горючими слезами. Отъ слезъ голосъ ихъ прерывался и они не могли пѣть съ другими. Это была мечта ихъ молодости, внезапно воплощенная въ жизнь.

Плакали, впрочемъ, и рабочіе, пожилые мужики въ картузахъ и высокихъ сапогахъ. Освободительная борьба длилась много лѣтъ и унесла много жертвъ. Не одинъ изъ шедшихъ потерялъ въ ней брата или сына.

— Амнистія, амнистія!..

Въ толпѣ выросло по отношенію къ заключеннымъ нѣжное, растроганное чувство, какъ къ милымъ родственникамъ, близкимъ и страдающимъ.

— Бѣдненькіе, — причитали бабы вслухъ, — дѣточки, въ тюрьмѣ, одни, не съ нами…

— Амнистія!..

Знамена вѣяли, толпа шла впередъ. И даже на небѣ порѣдѣли облака и солнце послало толпѣ свой блѣдный осенній лучъ, какъ будто и оно хотѣло праздновать вмѣстѣ съ нею этотъ незабвенный день.

Сенька тоже пѣлъ и плакалъ и голосилъ вмѣстѣ съ другими. Толпа захватила его полной властью и по временамъ онъ не сознавалъ себя и былъ, какъ песчинка въ вихрѣ или малая капля воды въ бѣгущемъ потокѣ. И вдругъ въ самомъ разгарѣ своего новаго экстаза онъ увидѣлъ Машу, которая шла въ трехъ шагахъ впереди его, но безъ отца.

— Ты откуда? — спросилъ онъ съ удивленіемъ.

— Здравствуй, — отозвалась дѣвочка, — ты тоже тутъ!..

— Свобода!

— Свобода!

Обмѣнъ новаго привѣтствія установилъ ихъ принадлежность къ новому ученію.

— А гдѣ твой тятя? — спросилъ Сенька.

— Я почемъ знаю! — безпечно отозвалась дѣвочка, — я убѣгла.

— Какъ убѣгла? Куда? — перебилъ Сенька съ новымъ удивленіемъ.

— На митингу, — сказала дѣвочка. — Чего онъ одинъ ходитъ, а меня не пускаетъ. Я хочу тоже видѣть. Этакое въ тысячу лѣтъ не увидишь.

И дѣйствительно наивныя слова дѣвочки сразу выяснили настроеніе этого перваго дня свободы. Такую свѣжесть чувствъ, стихійную радость и нетерпѣніе можно переживать только одинъ разъ въ жизни народовъ, какъ и отдѣльныхъ людей.

Это первая дѣвственная любовь. Россія, наконецъ, выросла изъ дѣтскихъ помочей и доросла до того, чтобы пережить это чувство, и больше она никогда не переживетъ подобнаго мгновенія, и даже черезъ десять тысячъ лѣтъ во всей красѣ и радости осуществленнаго идеала, такой свѣжей радости уже больше не будетъ никогда.

— Отецъ искать будетъ, — сказалъ Сенька озабоченно, — ну, пойдемъ вмѣстѣ!..

Они взялись за руки и пошли впередъ. Роли перемѣнились… На улицѣ Сенька былъ въ своей стихіи, также какъ Маша въ своей тѣсной и темной кухнѣ, и теперь онъ считалъ своею обязанностью оберегать безопасность дѣвочки и, въ случаѣ необходимости, доставить ее домой.

— Гляди, гляди, что дѣлаютъ, — кричала дѣвочка съ увлеченіемъ.

Толпа остановилась передъ дворцомъ генералъ-губернатора. Знамена двинулись впередъ и встали полукругомъ. Передъ дворцомъ стоялъ высокій чугунный фонарь съ выгнутымъ двойнымъ стержнемъ и вычурными отводами вверху. Какой то проворный молодецъ уже взобрался на верхушку и украсилъ фонарь красными лентами и флагами.

— Ура! — кричала толпа въ бурномъ восторгѣ. Фонарь, перевитый краснымъ, выглядѣлъ чрезвычайно эффектно. Толпа постепенно подошла вплоть къ самому крыльцу дворца и по обѣ стороны крыльца тоже были укрѣплены два красныхъ флага.

— Гляди, на балконъ вышелъ! Сенька, гляди! — кричала Маша въ неописуемомъ восторгѣ.

Высокій старикъ въ мундирѣ показался на верхнемъ балконѣ дворца.

— Шапку долой! — ревѣла громко толпа. Но генералъ вышелъ, держа шапку въ рукахъ. По обѣ стороны его встали два адъютанта и застыли, какъ статуи, держа подъ козырекъ, какъ на военномъ парадѣ.

Многіе изъ толпы тоже стали обнажать головы.

— Надѣть шапки! — кричали со всѣхъ сторонъ. Головы перестали обнажаться.

За эти минувшіе два часа толпа уже вошла во вкусъ и чувствовала себя господиномъ положенія. Это было уже не скопище обывателей, а Великій Народъ Московскій, и онъ требовалъ также и внѣшнихъ знаковъ почтенія.

Генералъ-губернаторъ сдѣлалъ знакъ рукою и сталъ что то говорить. Слова его не долетали внизъ, но содержаніе ихъ все-таки передавалось отъ одного къ другому.

— Зачѣмъ вы пришли съ красными знаменами? — говорилъ генералъ-губернаторъ, — вы должны ходить съ національными флагами!..

Дѣйствительно, можно было удивляться тому, какъ быстро красный флагъ завладѣлъ улицей и какъ мало сопротивленія могъ оказать флагъ трехцвѣтный. Но дѣло въ томъ, что даже въ обычномъ представленіи улицы трехцвѣтный флагъ былъ казенный, выставляемый дворниками по наряду и по приказанію полиціи. А ничто казенное и полицейское не могло имѣть популярности въ этотъ день. Казенное государство пожинало сегодня плоды своей вѣчной политики по принципу: ни одобреній, ни порицаній. Оно смотрѣло косо на всякую активность, даже на дружественную, и плодомъ этого вся активность ушла въ другой лагерь.