Красное и черное

Нищіе и проститутки, случайные чернорабочіе, всѣ равно страдали отъ прекращенія нормальной жизни, у нихъ нечего было ни заложить, ни продать, и каждый день безъ заработка былъ для нихъ и днемъ безъ ѣды.

— Съ жиру бѣсятся, — говорили въ ночлежкѣ о забастовавшихъ рабочихъ.

— Были сыты, одѣты. Для чего бунтуютъ?

Здѣсь говорила вражда бродячей уличной собаки къ дѣловитому дворовому псу.

Мокѣичъ, ночлежный адвокатъ, ругалъ забастовщиковъ на свой особый ладъ.

— Дурачье! — говорилъ онъ, — такую силу захотѣли одолѣть общей голодовкой. Такъ ихъ и послушаютъ. Это какъ чувашъ у волостного старшины на воротахъ повѣсился. Покажутъ имъ Кузькину мать…

II.

Свобода

День выдался тихій и теплый. Небо было покрыто легкими облаками, но свѣту было много, хотя солнца не было видно.

Выйдя изъ ночлежки, Сенька замѣтилъ большое и неожиданное оживленіе. Всѣ дома и ворота были украшены флагами. На улицахъ собирались большія толпы и теперь никто ихъ не разгонялъ. Ни полиціи, ни конныхъ патрулей не было видно нигдѣ, и весь городъ жужжалъ, какъ разбуженный улей.

Газетчики послѣ десятидневнаго бездѣйствія уже перебѣгали отъ угла къ углу и бойко выкрикивали: «манифестъ, манифестъ!»

— Какой манифестъ? — спросилъ парень въ полушубкѣ, — насчетъ чего?

— Насчетъ свободъ! — бѣгло объяснилъ газетчикъ и побѣжалъ дальше.

— О чемъ манифестъ? — не унимался парень, обращаясь къ плотному господину, стоявшему рядомъ съ листкомъ въ рукахъ. — О землѣ есть? — прибавилъ онъ съ явнымъ сомнѣніемъ.

— О землѣ еще нѣтъ, — сказалъ господинъ, — нѣту еще пока…

— Значитъ насчетъ фабричныхъ, — продолжалъ парень, — прибавка жалованья?..

— Нѣтъ, — сказалъ господинъ нетерпѣливо, — четыре свободы, неприкосновенность личности, человѣческія права. Съ этими правами можно все добыть: землю, прибавку платы, все на свѣтѣ…

Голосъ его звучалъ энтузіазмомъ. Въ душѣ этого сытаго и смирнаго обывателя вспыхнула внезапно божественная искра и онъ говорилъ о свободѣ, какъ пророкъ, или какъ агитаторъ.

Свобода, свобода!..

Слово это раздавалось на улицахъ ежеминутно, подобно тому, какъ въ минувшіе дни раздавалось слово: бунтъ. Какая свобода, никто не могъ объяснить.

Сенька шелъ впередъ. Какъ и въ дни митинговъ, прохожіе тянулись въ одномъ и томъ же направленіи и Сенька слѣдовалъ вмѣстѣ съ другими. Онъ тоже не зналъ, о какой свободѣ идетъ рѣчь. Порфирій Ивановичъ говорилъ о борьбѣ за лучшую плату, но не упоминалъ о свободѣ. Конечно, Сенька сознавалъ, что этотъ неожиданный манифестъ есть побѣда забастовщиковъ и былъ убѣжденъ, что всѣ требованія ихъ будутъ исполнены. Какая свобода? Фабричнымъ, которые бастовали, дана свобода дѣлать, что хотятъ, — четыре свободы на всѣ четыре стороны.

На площади передъ театромъ уже была толпа въ нѣсколько тысячъ и люди подходили со всѣхъ сторонъ. Непрерывныя струи пѣшеходовъ тянулись по всѣмъ улицамъ и вливались въ общую массу.

Это былъ новый день въ тысячелѣтней исторіи Москвы. Обыватели, которые до сихъ поръ не смѣли сходиться вмѣстѣ группами болѣе трехъ человѣкъ, а по части уличныхъ собраній имѣли только право стоять шпалерами вдоль казенныхъ парадовъ, ощутили внезапно неудержимое взаимопритяженіе и стали грудиться вмѣстѣ, какъ вешняя птица.

Составъ толпы былъ самый разнообразный: подростки и старики, щеголеватыя дамы, люди въ цилиндрахъ и въ студенческихъ мундирахъ и рабочіе, рабочіе, рабочіе.

Всѣ лица сіяли однимъ свѣтлымъ, внезапнымъ, восторженнымъ чувствомъ.

Свобода!.. Толпа волновалась и уже закипала, какъ вода въ котлѣ.

Въ разныхъ мѣстахъ явились ораторы. Они что то говорили, но что именно, никто не могъ разслышать. Сенька видѣлъ только издали пожилого черноволосаго человѣка, который стоялъ на ящикѣ, держалъ шляпу въ лѣвой рукѣ и оживленно размахивалъ правою рукою.

— Самъ директоръ университета, — говорили кругомъ, — молодчина?..

Имя университета, которое такъ долго признавалось улицею за нѣчто, подлежащее гоненію, внезапно пріобрѣло крайнюю популярность.

— Спасибо студентамъ, — говорили повсюду, — довели насъ до ума.

И юноши, которые еще вчера должны были переодѣваться въ штатское, чтобы избѣжать нападеній хулигановъ, теперь двигались среди толпы, счастливые ея сочувствіемъ и признаніемъ своихъ заслугъ въ освободительной борьбѣ.

Ораторовъ становилось все больше и больше. Рядомъ съ пожилыми, прилично одѣтыми людьми появились болѣе молодыя демократическія фигуры изъ числа тѣхъ, какія появлялись на трибунахъ вчерашнихъ митинговъ. Ихъ голоса были громче и отрывки рѣчей долетали и до Сеньки.

Они говорили о великой побѣдѣ рабочихъ, о необходимости укрѣпить ее и защищать съ оружіемъ въ рукахъ.

— Оратора сюда!

Группа мясниковъ или лабазниковъ громко выражала свое недовольство и нетерпѣніе услышать рѣчь.

— Ничего не слышно!.. Господинъ орараторъ, говори погромче!.. Ораторъ, а не орешь… Молчалъ бы, коли голосу не хватаетъ… А ты разѣвай ротъ на всю Красную площадь!..

— Пускай поговорятъ, — замѣтилъ какой то подозрительный субъектъ въ низенькой шапочкѣ и суконномъ пальто со стоячимъ мѣховымъ воротникомъ, по типу и по одеждѣ похожій на уличнаго шпіона.