КРАСНОЕ И КОРИЧНЕВОЕ. Книга о советском нацизме

тался заглянуть через головы, и первое, что увидел, было лицо человека в дымчатых очках. Он сидел в самом центре второго или третьего ряда, откуда можно было хорошо видеть всё: судей, представителей сторон, дающего показания свидетеля, скамью подсудимых... Но человек в дымчатых очках туда не смотрел. Повернув голову, он смотрел только в сторону входной двери, фиксируя каждого, кто к ней подходил. У него был большой, как бы разорванный рот. Подбородок выдавался вперёд, а плоский лоб, напротив, был несколько скошен назад, отчего возникало впечатление, что голова его неестественно запрокинута Однако главная особенность его лица состояла в том, что даже сквозь дымчатые очки ощущался давящий, свинцовый, настороженно-подозрительный взгляд.

Правую часть зала, где, собственно, происходило судоговорение, от меня закрывал дверной косяк. Я мог видеть через головы только окно в противоположной стене и трёх высоких длинноволосых парней, стоявших у этого окна, а так же стол, за которым, спиной к окну, сидел человек средних лет, в тёмном костюме, весь какой-то скучный, непроницаемый и полусонный. Это был прокурор.

Когда мне удалось внедриться в толпу и ближе протиснуться к дверному проёму, мне стал виден ещё и край возвышения для судей. В кресле с высокой спинкой сидел один из народных заседателей — мужчина, тщательно причёсанный на косой пробор, примерно тех же лет, что и прокурор, такой же скучный и непроницаемый. Я продолжал протискиваться сквозь толпу, но судья и второй заседатель, так же как защитник и скамья подсудимых оставались скрытыми от меня.

Между тем, шёл своим чередом допрос свидетелей — тех трёх молодых парней, что стояли у окна. Их поочерёдно вызывали к отведённому для свидетелей месту, спрашивали имя, отчество и фамилию, предупреждали об ответственности за ложные показания и предлагали рассказать всё, что им известно по данному делу. Всё это произносилось громко, чётким женским голосом, и мне хорошо было слышно, однако то, что говорили парни, я разобрать не мог. Сколько ни напрягал слух, я слышал лишь невнятное бубнение, и только по вопросам судьи понял, что речь идет о какой-то стройке и каком-то пожаре.

48

Когда парней отпустили, они поспешили удалиться из зала. Я воспользовался движением, возникшим из-за этого в толпе у дверей, чтобы как можно дальше протиснуться вперёд. Теперь мне стал виден судья — приятная, как мне показалось, женщина с пышными крашенными хной волосами, в больших модных очках, и второй народный заседатель — тоже женщина, совершенно безучастная ко всему происходящему. Увидел я так же и защитника: он сидел боком к публике и судьям, прямо против прокурора. Это был несколько тучноватый старик, в поношенном костюмчике. Когда он на миг повернулся к залу, я увидел, что у него нездоровое обрюзгшее лицо с красными воспалёнными веками. Однако скамья подсудимых за спиною защитника и теперь оставалась мне невидимой. На ней царило молчание.

Судья стала вызывать новых свидетелей. Она громко называла имя, и оно, многократно повторённое в публике, облетало зал, выпархивало в коридор, но не производило никакого эффекта. Выждав минуту, судья называла другое имя — опять с тем же результатом. Так было повторено раз пять, но никто не отозвался. Судья объявила перерыв на пятнадцать минут...

Толпа у дверей развалилась и я смог, наконец, попасть в зал, чтобы рассмотреть подсудимого. Но...

Чёрная скамейка за невысоким барьером у самой стены оказалась пуста!

Что это могло значить? Может быть, его увели на перерыв в другую дверь — ту, что возле возвышения для судей?.. Нет, дверь эту только что открыли, судьи ещё не успели выйти в неё, ещё не покинули зала прокурор и адвокат... Неужели подсудимого вовсе не было на скамье? Я не был искушён в подобных вопросах, но мне всегда казалось, что если подсудимый арестован и вообще имеется в наличии, он должен присутствовать на суде!

Как же следовало понимать происходящее? Какая-то кафкиана. Судили пустое место. Подпоручика Киже, а не доцента Емельянова...

49

Оболтусы

В недоумении я стал озираться по сторонам и снова напоролся на взгляд человека в дымчатых очках. На перерыв многие вышли, но он продолжал сидеть на прежнем месте, все так же повернув голову к двери. Его вид не располагал обращаться к нему за разъяснениями. И тут я встретился взглядом с рыжеволосой женщиной, стоявшей рядом со мной. В ее зеленоватых глазах вспыхивали искры страстного нетерпения; симпатичные веснушки делали ее молодое лицо почти детским.

— Что вы скажете про этих оболтусов? — обратилась она ко мне.

— Про каких оболтусов? — не понял я.

— Про этих, свидетелей! — последнее слово она произнесла с презрением. — Это же оболтусы! Дегенераты. Ну, что они видели? Они же ничего не видели!

— А что они говорили? Мне оттуда не было слышно, — я показал на дверь.

Она махнула рукой.

— Был пожар, нашли пустую канистру... Ну и что? Какой-то мужчина уходил... А какой? Может, это не он!

— А они говорили, что он?

— Они его видели со спины. И в темноте! Ведь ничего не видели, а говорят!